Научные проблемы

В одной из работ К.Поппера есть раздел о метафизических идеях и исследовательских программах в физике. (Поппер К. Квантовая теория и раскол в физике. – М.: Логос, 1998. – 192с.). Ввиду важности изложенных здесь позиций, приведем извлечения из данного раздела.

Проблемные ситуации в науке определяют три фактора: открытие противоречия внутри ведущей теории, открытие противоречия между теорией и экспериментом, т.е. экспериментальная фальсификация теории, соотношение между теорией и тем, что может быть названо метафизической исследовательской программой – самый важный из перечисленных факторов. Поппер настаивает на том, что почти каждая фаза в развитии науки протекает под воздействием метафизических, т.е. непроверяемых идей. Что мы видим в истории?

Во-первых, это замороженная вселенная Парменида, ничто (вакуум, пустое пространство) не существует. Мир целокупен и представляет собой один блок. Невозможны ни движение, ни изменение. Истинная картина мира должна быть полностью рациональной, т.е. основанной на дедукции и принципе непротиворечивости.

Во-вторых, атомизм. Движение, и, стало быть, изменение вполне реальны. Мир, следовательно, не полон. Пустота существует. Мир состоит из атомов и вакуума – целокупного бытия и пустоты. Все изменения объясняются движении атомов в пустоте. При этом отсутствует качественное изменение – происходит только перемещение и структурное изменение, т.е. перегруппировка, а пустота обеспечивает возможность размещения и перемещения атомов.

В-третьих, геометризация. Ранняя программа пифагорейцев, состоящая в арифметизации космологии (включая геометрию), потерпела крах с открытием иррациональных чисел. Платон перевернул основание программы: он впервые замыслил геометризацию космологии (включая арифметику). Физический мир был для него пространством, т.е. фигурным, очерченным, отформатированным пространством. Поскольку геометрия является теорией пространства и формы, она объясняет все фундаментальные свойства материи.

В-четвертых, эссенциализм и потенциализм. Согласно Аристотелю, пространство представляет собой материю. Чистая геометрия теряет свое особое положение и уступает место дуализму материи и формы. Причем форма (или сущность) внутренне присуща вещи и содержит ее потенциальности. Последние реализуют себя во имя конечной причины, цели (добро – это самореализация).

В-пятых, физика Возрождения (Коперник, Бруно, Кеплер, Галилей и Декарт) в значительной степени представляют собой возрождение платоновской геометрической космологии, антецедентных причин Платона (общее прежде вещи) и его гипотетико-дедуктивного метода. Несколько позже произошло также возрождение атомизма. В итоге возникла:

В-шестых, теория мира как часового механизма (Гоббс, Декарт, Бойль). Форма или сущность материи тождественна пространственному протяжению (это соединение идей Платона и Аристотеля). Физическая теория, следовательно, должна быть геометрической. Всякое физическое причинение – удар, или действие на исчезающее малых расстояниях. Всякое качественное изменение сводится к количественно-геометрическому перемещению материи, например, флюида тепла (теплорода), магнитного флюида и электрического флюида. Сюда относится также предположение Бернулли о том, что атомы суть вихри эфира.

В-седьмых, динамизм. Всякую физическую причинно-следственную связь следует объяснять либо толчком, либо центральными силами притяжения (Ньютон). Каждое изменение физического состояния функционально зависит от другого изменения (принцип дифференциальных уравнений). Согласно Лейбницу, удар также должен быть объяснен силами – центральными силами отталкивания. Удар вообще может быть объяснен, если матеря – это пространство, заполненное силами отталкивания. Теория центральных сил была далее развита Кантом и Бошковичем.

В-восьмых, поля сил (Фарадей, Максвелл). Не все силы суть центральные. Существуют изменяющиеся поля (векторных) сил, чьи локальные изменения зависят от локальных изменений при исчезающее малых расстояниях (принцип дифференциальных уравнений в частных производных, соединяющий принципы причинности Ньютона и Декарта). Материя, т.е. атомы или молекулы получает принципиальное объяснение в терминах полей сил или возмущений полей сил (теория Бернулли).

В-девятых, единая теория поля (Риман, Эйнштейн, Шредингер). Геометризация полей, гравитационных, а также электромагнитных. Полевая теория света Максвелла обобщается в полевую теорию частиц и, следовательно, материи. Предсказана деструктурируемость материи, и с подтверждением этого предсказания опровергнута космология часового механизма, т.е. вообще говоря, материализм. Материя оказывается взаимно преобразуемой в излучение, стало быть, в полевую энергию и таким образом в геометрические свойства пространства. Однако подходу к материи как к возмущению (вибрации) поля противостоит:

-в-десятых, статистическая интерпретация квантовой теории (Борн). Со времен фотонной теории Эйнштейна становится сомнительным даже полевое представление о свете: действительно ли свет – не что иное, как возмущения Максвелла, вибрация поля? Ведь с каждым цугом вибраций (световых волн) ассоциируется корпулускоподобная сущность – фотон, который испускается одним атомом и поглощается снова одним атомом. Согласно де Бройлю, подобный корпускулярно-волновой дуализм справедлив и для частиц материи. Борн интерпретировал этот дуализм способом, который может рассматриваться как возврат к атомизму в его первоначальной форме: то, что существует – это корпускулы или частицы, а поле и его вибрация представляет собой просто математический инструмент индетерминистской физики частиц, инструмент вычисления чисто статистической вероятности обнаружения частицы в некотором состоянии.

Приведенный обзор поможет понять фундаментальные проблемы физической космологии. Такие проблемы, как проблема изменения вообще, проблема материи и пространства (атомов и пустоты), проблема пространственной структуры вселенной, проблема причинности (действия на расстоянии или близкодействия, сил и полей сил), проблема атомной структуры материи и особенно ее устойчивости, а также границ устойчивости, проблема взаимодействия материи и излучения.

До сих пор действовали только три программы изменения. Это атомизм, который объясняет качественное изменение через количественное перемещение материи. Это теория потенция Аристотеля, их актуализаций и реализаций, которая является качественной теорией. Теория возмущений (колебаний, волн) полей, которая, как и атомизм, стремится количественно объяснить качественные изменения, рассматривая однако не перемещения протяженной материи, а изменения интенсивностей. Гераклит предложил только программу, а теория Парменида была теорией неизменного.

Наука невозможна без таких исследовательских программ, хотя по своему характеру это программы метафизической или спекулятивной физики. Первоначально все они были метафизическими, они строились как расплывчатые обобщения и базировались на различных интуитивных идеях, большинство из которых теперь третируются как ошибочные. Но они несли объединяющие картины мира – действительного мира. Они были высоко спекулятивными и первоначально непроверяемыми. Обо всех таких программах говорят, что в них больше от мифа, от мечты, чем от науки. Но они помогали науке, отдавая ей свои проблемы, цели вдохновение.

Характеризуя приведенное выше положение, Поппер приводит историю проблемы материи, начиная с Декарта, переход от программы 6 к программе 7.

Декарт построил всю свою физику на эссенциалистском или аристотелевском определении тела или материи: тело в своей сущности или субстанции протяженно, а материя в своей сущности (или субстанции) представляет собой протяженность. Таким образом, материя как протяженная субстанция противостоит духу, который как мыслящая субстанция есть по своей сути интенсивность. Поскольку тело (или материя) тождественно с протяженностью, всякая протяженность, всякое пространство является телом или материей, мир полон, пустота отсутствует. Это парменидовская теория как ее понимал Декарт.

Но если Парменид заключает, что в полном мире нет движения, Декарт принимает точку зрения о наличии движения в сплошном мире, движения, подобного движению в сосуде с водой. В таком мире вещи движутся, толкая друг друга и образуя вихри, они напоминают чаинки в чашке чая.

Все причинно-следственные связи в таком мире обеспечены прямым контактом, это толчки (удары). В непрерывной среде протяженное тело может передвигаться, только толкая другие тела. Все физические изменения должны быть представимы в терминах часового механизма (или вихря), в котором одна движущая часть толкает другую. Удар – принцип механического объяснения. Действие на расстоянии недопустимо.

Эти идеи критиковал Лейбниц, прибегая также к спекулятивным основаниям. Он принял фундаментальное уравнение Декарта: тело – протяженность. Но если для Декарта это уравнение было предельным и нередуцируемым, ясным и отчетливым, то Лейбниц спрашивал: если одно тело толкает другое тело, вместо того, чтобы проникать в него, значит, оба тела сопротивляются проникновению. Это сопротивление существенно для тела (материи), ибо позволяет телу (материи) заполнять пространство и быть протяженным в смысле Декарта.

Согласно Лейбницу, это сопротивление должно быть объяснено через силы: всякое тело обладает силой или склонностью сохранять свое состояние и сопротивляться причинам изменения. Существуют силы, которые сопротивляются изменениям, силы отталкивания. Получается, что тело – это пространство, заполненное силами отталкивания.

Перед нами, пишет Поппер, программа теории, которая смогла бы объяснить такое существенное свойство тел, как протяженность и принцип причинности – удар, толчок, как их понимал Декарт. Так как тело (материя, протяженность) следует объяснять исходя из сил, заполняющих пространство, теория Лейбница являет собой, подобно атомизму, теорию структуры материи. Однако Лейбниц отвергал атомы (он верил в них лишь в молодости). Ведь атомы в то время мыслились как весьма малые тела, весьма малые пропорции материи, весьма малые протяженности. В результате проблема протяженности и непроницаемости возникла по отношению к атомам, так же как она стояла по отношению к большим телам. Следовательно, атомы – протяженные атомы – не могут сдвинуть с места проблему протяженности наиболее фундаментального свойства материи.

Рассмотрим теперь вопрос о том, в каком смысле допустимо говорить о части пространства, как о заполненной силами отталкивания? Лейбниц полагает, что эти силы исходят из непротяженных точек и только в этом смысле находятся в этих точках, монадах. Это центральные силы, чьи центры суть непротяженные точки. Сила представляет собой интенсивность, принадлежащую некоторой точке, и как таковая может быть сопоставлена с крутизной кривой в данной точке, т.е. с дифференциалом. Как и про дифференциал, про силы нельзя говорить, что они протяженны, однако их интенсивности могут быть измерены и выражены в числах.

Являясь непротяженными интенсивностями, силы не могут быть материальными в духе Декарта. Таким образом, протяженный кусок пространства – тело в геометрическом смысле слова – считается заполненным этими силами в том же смысле слова, в котором позволительно говорить, что он заполнен геометрическими точками или монадами, которые оказались внутри этого куска.

Как и для Декарта, для Лейбница пустота отсутствует: в пустом пространстве не было бы сил отталкивания и оно не сопротивлялось бы проникновению материи, и тотчас же было бы занято ею. Эта теория дипломата Лейбница, замечает Поппер, может быть названа политической теорией материи: тела, как и государства, окружены границами, которые должны защищать силы отталкивания, а физический вакуум, как и вакуум власти, не может существовать, так как пространство будет сразу же занято окружающими телами (или государствами). В мире, таким образом, присутствует общее давление, обязанное действию сил отталкивания. Там, где нет движения, должно быть динамическое равновесие, обязанное равенству наличных сил. Если у Декарта равновесие объясняется только как простое отсутствие движения, то у Лейбница оно – а также отсутствие движения – динамически поддерживается равными и противоположными силами (чья интенсивность может быть очень велика).

Мы, пишет Поппер, рассмотрели доктрину точечного атомизма (или монад), выросшую на почве критицизма Лейбница и теории материи Декарта. Эта доктрина отчетливо метафизическая, из нее возникла метафизическая исследовательская программа объяснения протяженности Декарта с помощью теории сил.

В деталях эта программа была проработана Бошковичем, а до него отчасти Кантом. Рассмотрим и этот аспект проблемы, но вначале об атомизме в его отношении к динамике Ньютона.

Элеато-платоновская школа, предполагающая отсутствие пустоты, Декарт и Лейбниц, разделявшие этот принцип, сталкивались с одной общей трудностью – проблемой сжимаемости, а также с проблемой упругости. Теория атомов и пустоты Демокрита была создана, чтобы разрешить эту трудность. Пустота между атомами, пористость материи допускалась, чтобы объяснить не только возможность движения, но и сжатия.

Однако ньютоновская (и лейбницевская) динамика создавала для атомной теории упругости серьезную трудность. Атомы – весьма малые кусочки материи, и если сжимаемость и упругость объясняются движением атомов в пустоте, то сами атомы не могут быть сжимаем и упруги. Они должны быть абсолютно несжимаемыми, абсолютно твердыми, абсолютно неупругими (такими их себе представлял Ньютон).

С другой стороны, согласно любой динамической теории, которая вроде теорий Ньютона и Лейбница, предполагает силы пропорциональными ускорениям, между неупругими силами возможен удар. Дело в том, что удар одного неупругого тела по другому неупругому будет с неизбежностью мгновенным, а мгновенные ускорения будут бесконечными ускорениями, влекущими бесконечно большие силы. Таким образом, конечными силами может быть описан лишь упругий удар.

Нам придется допустить, что удар всегда упругий. Объяснить его надо в пределах теории неупругих атомов. Это возможно, если мы заодно расстанемся и с близкодействием, место которого должны занять силы отталкивания, действующие между атомами на коротких расстояниях (близкодействие) а также действием в окрестности действующего начала. Мы должны будем предположить, что атомы отталкиваются друг от друга с силами, которые быстро возрастают с уменьшением расстояния и становятся равными бесконечности, если расстояние уменьшается до нуля.

Итак, пишет Поппер, внутренняя логика динамической теории материи заставляет нас ввести в механику центральные силы отталкивания. Но если мы допускаем такие силы, нам придется отказаться от одного из двух фундаментальных положений атомизма – а именно положения о том, что атомы это малые протяженные тела. Мы вынуждены будем поставить на место атомов центры сил отталкивания Лейбница, и вероятно, также заменить атомы на непротяженные точки, то есть трактовать атомы как монады.

Мы при этом сохраняем другое фундаментальное положение атомизма – пустоту. Поскольку силы отталкивания стремятся к бесконечности, если расстояния между атомами или монадами уменьшаются до нуля, вполне ясно, что нам следует принять конечные расстояния между монадами. Материя состоит из пустоты и дискретных центров сил в ней.

Этот шаг был сделан Кантом и Бошковичем. Они соединили идеи Лейбница с идеями Демокрита и Ньютона. Теория, к которой они пришли, как и теория Лейбница, представляет собой теорию структуры материи и, стало быть, объясняющую теорию материи. Протяженная материя объясняется чем-то нематериальным – непротяженными сущностями, а именно – силами и монадами, непротяженными точками, испускающими силы.

Более конкретно: протяженная материя Декарта получает в этой теории свое объяснение. Перед нами динамическая теория протяженности, которая объясняет не только равновесную протяженность – протяженность тела, когда все силы (притяжения и отталкивания) находятся в равновесии, но также протяженность, изменяющуюся под действием внешнего давления, удара, толчка.

Другая, фактически столь же важная модификация теория материи Декарта и программы динамического объяснения материи Лейбница породила ту совокупность идей, с которыми генетически связана полевая теория Фарадея – Максвелла.

Решающий шаг был здесь сделан Кантом в «Метафизических началах естествознания», где он отказался от ранней концепции о том, что материя дискретна. А именно Кант отвергает монадологию как доктрину пространственной структуры вещи в себе в своем трансцендентальном идеализме (это для него – смешение сфер, ошибка в употреблении категорий). Он заменил ее динамической непрерывностью материи. Вот его аргументация.

Наличие протяженной материи в некоторой части пространства есть некоторый феномен, обеспеченный на уровне феноменов силами отталкивания, находящимися в этом регионе (эти силы должны быть, по меньшей мере, равными силами притяжения вместе с давлением, испытываемым этим местом). В соответствии с этим было бы абсурдно допустить, что материя состоит из монад, ибо материя вполне может присутствовать там, где нет монад, но силы отталкивания достаточно сильны, чтобы не допустить всякую иную материю. Более того, отсюда следует, что матери непрерывно располагается между любыми двумя монадами, принадлежащими рассматриваемому фрагменту материи.

Каковы бы ни были достоинства этого аргумента, он наводит на мысль о непрерывности (или упругости), состоящей из сил, ибо это просто идея полей сил под маской идеи непрерывной материи. Мне, пишет Поппер, представляется привлекательным рассмотреть это второе динамическое объяснение протяженной материи Декарта, развитое Пуассоном и Коши и математически оформленное Максвеллом (на базе идей Фарадея) в его концепции силового поля, как модификацию той формы теории непрерывности Канта, которую она приняла у Коши.

Итак, в двух теориях Канта и теории Бошковича, которые возникли в русле критической разработки Лейбницем программы динамического объяснения протяженной материи Декарта, возвестили о себе все современные теории структуры материи (теории Фарадея и Максвелла, Эйнштейна, де Бройля и Шредингера). Теория же дуализма материи и поля, которая в этом свете предстает несколько удаленной от Канта и Бошковича, появилась у тех, кт при ближайшем рассмотрении не смог оторваться от идей Ньютона или даже грубого сырого нединамического картезианства.

Другой важный импульс, полученный от разработки картезианской традиции и через Гельмгольца от Канта – это принцип объяснения атомов как вихрей эфира. Этот принцип был принят в моделях атома лорда Кельвина и Дж.Дж.Томсона. Экспериментальное опровержение этих моделей Резерфордом стало началом того, что может быть названо современной теорией атомного ядра.

Один из наиболее интересных аспектов идейной борьбы – ее спекулятивный характер. Метафизические спекуляции подвержены критике. Была дискуссия, имеющая целью понять мир. Таким дискуссиям всегда противостоял позитивизм, идущий от Беркли и Маха, последний придерживался позиции о том, что физическая теория материи невозможна. Материя была для него лишь некой бессмысленной метафизической субстанцией. Любопытно, пишет Поппер, что позиция Маха достигал пика своего влияния на физиков, когда уже никто серьезно не сомневался в важности атомной теории, а под влиянием Маха находились лидеры атомной физики (Бон, Гейзенберг, Паули).

Важно понять, что замечательные теории этих физиков возникли в результате попыток понять структуру физического мира и подвергнуть критике то, что давали эти попытки. Иными словами, их собственные теории могут существенно отличаться от того, в чем эти физики и позитивисты стараются убедить нас. А именно в том, что мы не можем в принципе понять что-либо в структуре материи, что теория материи должна навеки оставаться частным делом экспертов, знатоков математического аппарата и логических семантик, а наука – только инструмент, чуждый какого-либо философского и в этом смысле слова теоретического интереса, инструмент, имеющий лишь технологическую, прагматическую и операциональную значимость. Я, пишет Поппер, не верю ни одному слову этой доктрины. Нет никакого сомнения в том, что большинство наших теорий нами же будет опровергнуто, что мы будем опровергать и опровергать наши теории. Тем не менее, мы все же находили пути понимания физического мира.

Обратимся теперь к другой работе Поппера, в которой показана проблематизация науки на примере противоречий между теорий Ньютона и теориями его предшественников. (Поппер К. Объективное знание, с. 193 – 198).

Когда предлагается какая-то теория, интерес к ней определяется богатством ее содержания, степенью ее проверяемости, а судьбу ее решают результаты фактических испытаний. Хорошо известно, что ньютоновской динамике удалось объединить земную физику Галилея с небесной физикой Кеплер. Когда говорят, что динамику Ньютона можно индуктивным путем вывести из законов Кеплера и Галилея, а также, что ее можно вывести из них строго дедуктивно, это не так. Дело в том, что с логической точки зрения теория Ньютона противоречит и теории Галилея, и теория Кеплера, кроме того они не содержат в себе понятия силы, которым пользуется Ньютон.

Рассмотрим противоречия указанных теорий. Галилей утверждал, что брошенный камень или снаряд, выпущенный из пушки, движется по параболе, за исключением вертикального падения, когда он движется по прямой с постоянным ускорением. С точки зрения Ньютона оба утверждения ложны по двум различным причинам. Первое ложно потому, что траектория снаряда, летящего на дальнюю дистанцию, такого как межконтинентальная ракета, даже приблизительно не является параболой, а будет эллиптической. Она становится близкой к параболе, только если общая дальность полета пренебрежимо мала по сравнению с земным радиусом. Итак, снаряд движется по эллипсу. Конечно, для достаточно коротких расстояний парабола дает очень хорошее приближение, но такую траекторию нельзя считать в стром смысле выводимой из теории Ньютона, если только мы не добавим к ней фактически ложное начальное условие: радиус Земли бесконечно велик. Если мы не принимаем этого допущения, даже хотя известно, что оно ложно, то мы всегда получим эллипс – в противоречие с законом Галилея, согласно которому мы должны получить параболу.

В точности аналогичная ситуация возникает в связи со второй частью закона Галилея, который утверждает существование постоянного ускорения. С точки зрения Ньютона, ускорение свободно падающего тела никогда не бывает постоянным – оно все время возрастает по мере падения в силу того, что тело приближается к центру притяжения. Этот эффект очень значителен, если тело падает с большой высоты, хотя, конечно, он будет пренебрежительно мал, если высота падения пренебрежимо мала по сравнению с радиусом Земли. В этом случае мы можем получить теорию Галилея из теории Ньютона, если снова введем ложное предположение, что радиус Земли бесконечен (или высота падения равна нулю).

Противоречия, на которые я указал, пишет Поппер, далеко не пренебрежимо малы для ракет, рассчитанных для полета на дальние расстояния. К ним мы можем применить теорию Ньютона (теперь уже с поправками на сопротивление воздуха), но не теорию Галилея, которая даст ложные результаты.

С законами Кеплера ситуация аналогичная. Очевидно, что в рамках теории Ньютона законы Кеплера верны лишь приближенно, то есть в строгом смысле неверны, и это особенно ясно, если взять в расчет взаимное притяжение планет. Но помимо этого довольно очевидного противоречия, между теориями Ньютона и Кеплера есть и более фундаментальные противоречия. Ведь даже если мы пренебрежем взаимным притяжением планет, то третий закон Кеплера , рассматриваемый с точки зрения динамики Ньютона, не может быть чем-то большим, нежели просто приближением, применимым только в очень особом случае – к планетам, массы которых равны, а если не равны, то пренебрежимо малы по сравнению с массой Солнца. А поскольку это условие даже приближенно не выполняется в случае, когда одна планета очень легкая, а другая тяжелая, то ясно, что трети закон Кеплера противоречит теории Ньютона точно так же, как и закон Галилей.

Важно отметить, пишет Поппер, что из теорий Галилея или Кеплера мы не получаем даже малейшего намека на то, как следовало бы приспособить их (какие ложные допущения надо бы принять), если бы мы захотели перейти к более общей теории. Только после того, как мы получим теорию Ньютона, мы сможем выяснить, можно ли и в каком смысле назвать эти более старые теории приближениями к ней. Все это показывает, что логика – ни индуктивная, ни дедуктивная – не может сделать шаг от этих теорий к динамике Ньютона.

Этот шаг может сделать только изобретательность. Теория Ньютона объединят теории Галилея и Кеплера, однако она не является просто конъюнкцией этих двух теорий, которые для теории Ньютона играют роль объясняемого – объясняя их, она их корректирует. Исходной задачей объяснения был дедуктивный вывод прежних результатов. Но эта задача была решена не вводом прежних результатов, а выводом вместо них чего-то лучшего – новых результатов, которые в особых условиях старых результатов численно очень близко подходят к старым, в то же время корректируя их. Можно сказать, что эмпирические успехи старой теории подкрепляют новую теорию. Вдобавок эти корректировки могут быть проверены и, возможно, опровергнуты или подкреплены. Что наиболее ярко выявляется в этой логической ситуации, так это тот факт, что нова теория никак не может быть ни ad hoc, ни круговой. Она не только не повторяет свое объясняемое, но и противоречит ему и корректирует его. При этом даже свидетельства самого объясняемого становятся независимыми свидетельствами в пользу новой теории. Кстати, этот анализ позволяет нам объяснить ценность метрических теорий и измерения. И таким образом, он помогает нам избежать ошибочного принятия измерения и точности за окончательные, ни к чему не сводимые ценности.

Я, пишет Поппер, высказываю предположение, что всегда, когда в эмпирических науках новая теория более высокого уровня общности объясняет какие-то прежние теории путем их корректирования, это ясно показывает, что новая теория проникла в проблему глубже, чем прежние. Требование, чтобы новая теория содержала старую, как приближение, при подходящих значениях параметров новой теории, можно назвать «принципом соответствия» (Бор).

Выполнение этого требования является достаточным условием глубины. Это условие не является необходимым. Это можно видеть из того факта, что теория электромагнитных волн Максвелла не корректировала в этом смысле волновую теорию света Френеля. Она означала возрастание глубины, но в другом смысле. старый вопрос о направлении колебаний поляризованного света стал беспредметным. Трудности с граничными условиями на границе двух сред исчезли из основ теории. Не требовалось больше выдвигать гипотезу о продольных световых волнах. Экспериментально открытое недавно световое давление оказалось следствием этой теории, Поппер приводит цитату из Эйнштейна.

Выводы относительно важности осмысления и постановки научных проблем.