Томас Кун: концепт научной революции

Т.Кун (1922 – 1995) готовил себя для работы в области теоретической физики (закончил физический факультет Гарвардского университета), когда с удивлением обнаружил, что представления о науке 1940-х годов очень далеко расходятся с реальным историческим материалом. Читая «Физику» Аристотеля, вспоминал он, я удивился, насколько она неправильна. А потом вдруг осознал, что Аристотель вкладывал в основные понятия другие знания, далеко отличные от современной физики. Например, Аристотель использовал слово «движение», чтобы сказать не просто об изменении положения, а об изменении вообще: солнце краснеет и спускается к горизонту. Физика Аристотеля, понимаемая в ее терминах, отличалась от физики Ньютона, но не уступала ей.

Таково было начало основных идей, который Кун привнес в философию науки: он разработал собственную теорию развития научного знания и ввел в динамическую картину мира роста знания целый ряд собственных категорий – научное сообщество, парадигма, дисциплинарная матрица, нормальная наука, революция в науке.

Следует сразу же подчеркнуть, что в методологии Т.Куна метафизика становится предварительным условием научного исследования, она явно включена в научные теории и неявно присутствует во всех научных результатах, проникая даже в факты науки. Принятие некоторой метафизической системы предшествует научной работе. Не случайно различие научных школ между собой он называет несоизмеримостью способов видения мира и практики научного исследования. Формообразующим ингредиентом убеждений, которых придерживается данное научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические факторы, пишет Кун. (Кун Т. Структура научных революций. – М.: АСТ, 2002. – 608с.). Однако это не умаляет значение тех фундаментальных сущностей, из которых состоит универсум и относительно которых у научного общества имеется согласие. В прошлом такого рода понимание складывалось вокруг «Физики» Аристотеля, «Альмагеста» Птолемея, «Начала» и «Оптики» Ньютона, «Электричество» Франклина, «Химия» Лавуазье, «Геология» Лайеля. Долгое время именно они неявно определяли правомерность проблем и методов исследования каждой области науки для последующего поколения ученых. Это было возможно благодаря двум существенным особенностям этих трудов. Их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований. В то же время они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида. Достижения, обладающие этими двумя характеристиками, Кун называет парадигмами, термином, тесно связанным с понятием нормальная наука. Парадигма – это правила и стандарты научной практики. Научная парадигма – это то, что объединяет членов научного сообщества. И наоборот, научное сообщество состоит из ученых, признающих парадигму.

Под парадигмой до Куна имели в виду просто пример, который служит образовательным целям. Например, amo, amas, amat – это парадигма для обучения спряжению глаголов в латинском языке. Кун использовал этот термин для набора процедур или идей, косвенно инструктирующих ученых о том, чему верить и как работать. Прием Куна сразу указывает на его прагматические корни его концепта. Парадигме придается инструментальный характер, ибо, руководствуясь ею, ученые немедленно наводят порядок в науке. Парадигмы являются источником методов, проблемных ситуаций и стандартов решения, принятых неким развитым научным сообществом в данное время.

Успех парадигмы, будь то анализ движения Аристотелем, расчеты положения планет у Птолемея, применение весов Лавуазье или математическое описание электромагнитного поля Максвеллом, вначале представляет собой в основном открывающуюся перспективу успеха в решении ряда проблем особого рода. Нормальная наука состоит в реализации этой перспективы, она основывается на допущении, что научное сообщество знает, как устроен окружающий мир.

Что такое нормальная наука? Если кратко, то нормальная наука – это понимание природы в виде набора концептов, которые отработаны системой профессионального образования. Это исследование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых научных положений-достижений, которые длительное время признаются учеными как основа деятельности. Это достаточно широкий круг общепризнанных метафизических представлений о том, каковы фундаментальные сущности, из которых состоит универсум, как они взаимодействуют друг с другом и с органами чувств, какие вопросы ученый имеет право ставить в отношении таких сущностей и какие методы могут быть использованы для их решения. Иными словами, ученый опирается на философские, мировоззренческие основания научного познания. Можно ли сказать, что речь идет о научной картине мира?

Сам Т.Кун говорит о том, что ведущая роль в направлении и методах исследования нормальной науки принадлежит парадигме, тем научным трудам, которые отвечают двум существенным особенностям: их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений; в то же время они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли и в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида. Формирование парадигмы – признак зрелости любой научной дисциплины. Парадигма предписывает использование определенных методов и средств для решения задач-головоломок. Примеры парадигм – физика Аристотеля, геоцентрическая система мира Птолемея, механика и оптика Ньютона, кислородная теория горения Лавуазье, электродинамика Максвелла, теория относительности Эйнштейна, теория атома Бора. Все это – бесспорное, общепризнанное знание об исследуемой области явлений, знание, выраженное в законах и принципах. Однако эти ученые дали еще и некие образцы решения крупных научных проблем. Оригинальные опыты (Ньютон, например, экспериментально показал, что солнечный свет имеет сложный состав и показал, как его можно обнаружить) входят затем в учебники, по которым будущие ученые осваивают начала наук, овладевают специальной техникой изучения тех явлений, которые входят в предмет научной дисциплины. Парадигма дает набор образцов научного исследования в конкретной области. Она очерчивает круг проблем, имеющих смысл и решение, а все, что не попадает в этот круг, не заслуживает рассмотрения.

Задачи-головоломки - это дежурные проблемы нормальной науки, решение которых не приводит к революционным научным открытиям, но является стимулом научной деятельности: так что можно сказать, что нормальная наука – это деятельность по решению таких задач-головоломок.

Кун считал, что все концепции истины и опровержения очень хорошо укладываются в логику парадигмы.

Уточняя понятие парадигмы, учитывая критику, Т.Кун ввел понятие дисциплинарной матрицы, указывая, что термин теория в том смысле, в котором он обычно используется в философии науки, обозначает структуру, намного более ограниченную по ее природе и объему, чем структура, которая потребуется здесь. Дисциплинарная – потому что она учитывает принадлежность ученых к определенной дисциплине, а матрица – потому, что она составлена из упорядоченных элементов различного рода, причем каждый из них требует дальнейшей спецификации. (Т.Кун. Структура научных революций, с. 234). Один из важных компонентов, составляющих матрицу – символические обобщения: когда закон Джоуля-Ленца был открыт, члены научного сообщества уже знали, что обозначают символы, вошедшие в основную формулу закона, и это обобщение просто сообщило им о поведении теплоты, тока и сопротивлении нечто такое, чего они не знали раньше. Второй тип компонентов дисциплинарной матрицы – метафизические предписания типа «теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело». В качестве третьего вида я, пишет Т.Кун, рассматриваю ценности, принятые среди сообщества. Четвертый вид – образцы, общепризнанные примеры, которые стали достоянием учебных пособий. Научное знание воплощается в теории и правилах; проблемы ставятся таким образом, чтобы обеспечить легкость в применении этих правил.

Т.Кун обращается к примерам, которые иллюстрируют последний вид. Ученые решают головоломки, моделируя их на прежних решениях головоломок, причем часто с самым минимальным запасом символических обобщений. Галилей обнаружил, что шар, скатывающийся вниз по наклонной плоскости, приобретает ровно такую скорость, которая дает возможность ему подняться на ту же высоту по другой наклонной плоскости с произвольным углом наклона. После этого он научился находить в этой экспериментальной ситуации сходство с колебаниями маятника как груза, имеющего точечную массу. Впоследствии Гюйгенс решил задачу нахождения центра колебания физического маятника, представляя, что протяженное тело последнего составлено из точечных маятников Галилея, связи между которыми могут мгновенно освобождаться в любой точке колебания. После того как связи разорваны, каждый точечный маятник в отдельности совершает свободные колебания, но их общий центр тяжести, когда каждый из них достигал своей наивысшей точки, поднимался, подобно центру тяжести маятника Галилея, только на такую высоту, с которой центр тяжести протяженного маятника начинал падать. Наконец, Даниэль Бернулли обнаружил, каким образом уподобить струю воды из отверстия маятнику Гюйгенса. Для этого нужно определить понижение центра тяжести воды в сосуде и траекторию струи в течение бесконечно малого промежутка времени. Представьте далее, что каждая частица воды, одна вслед за другой, движется отдельно вверх до максимальной высоты, которой она достигает со скоростью, приобретаемой ею в течение данного промежутка времени. Повышение центра тяжести индивидуальных частиц должно быть в таком случае равно понижению центра тяжести воды в сосуде и в струе. Представив проблему в подобном виде, Бернулли сразу получил искомую скорость истечения жидкости из отверстия. Этот пример, указывает Т.Кун, может пояснить, что я имею в виду, когда пишу о способности использовать решение задачи в качестве образца.

Применение Бернулли закона должно было показать, насколько логичным был этот принцип. Однако его словесное изложение само по себе ничего не дает. Представьте современного студента-физика, который знает необходимые формулировки и может решить все эти задачи, но использует для этого иные средства. Затем представьте, что все эти формулировки можно сказать человеку, который даже не знаком с физическими законами. Для него обобщения вступают в силу только тогда, когда он научился узнавать фактические падения и потенциальные подъемы. Но когда он об этом узнает, он получит определенные сведения об ингредиентах природных процессов, о ситуациях, имеющих место или отсутствующих в природе, раньше, чем о законе. Этот вид знания не достигается исключительно вербальными средствами. Скорее он облекается в слова вместе с конкретными примерами того, как они функционируют на деле; природа и слова постигаются вместе. Результатом этого процесса является неявное знание, которое приобретается скорее практическим участием в научном исследовании, чем усвоением правил, регулирующих научную деятельность.

Большинство ученых никогда не спорят с парадигмой. Эта общность установок и видимая согласованность, которую они обеспечивают, представляет собой предпосылки для нормальной науки, то есть для генезиса и преемственности в традиции того или иного направления исследования. Преимущество науки, которая построена по принципу парадигмы, в том, что она позволяет исследовать тот и или иной фрагмент природы детальнее и глубже, чем это было бы возможно при других обстоятельствах.

Однако в науке всегда существуют аномалии, явления, которые парадигма не в силах объяснить и которые могут даже противоречить ей. Аномалии в науке – это новое знание, которое, несмотря на все усилия, не удается согласовать с нормами профессионального образования, или которое не согласуется с системой предписаний практики научных исследований нормальной науки.

Открытие начинается с осознания аномалии, то есть с установления того факта, что природа каким-то образом нарушила навеянные парадигмой ожидания, направляющие развитие нормальной науки. Это задачи, которые не удается удовлетворительно решить без серьезных изменений теоретического образца, применяемого в конвенциональных случаях. Аномалии часто игнорируют, но если они нарастают, то могут вызвать революции (смещение парадигмы), когда ученые отказываются от старой парадигмы в пользу новой. Выделяют три типа аномалий:

-аномалия подвергает сомнению эксплицитные и фундаментальные обобщения парадигмы;

-аномалия препятствует приложениям нормальной науки с большой практической значимостью;

-аномалия превращается в источник кризиса самой нормальной науки.

Кризис в науке – это осознание аномалии без изменения теории. Кризис в науке сопровождается и личностным кризисом. Некоторые ученые, хотя история едва ли сохранит их имена, без сомнения, были вынуждены покинуть науку, потому что не смогли справиться с кризисом.

Усилия, направленные на разработку парадигмы – это определение универсальных констант, количественных и качественных природных закономерностей. К тому же парадигма может не интерпретироваться и не рационализироваться учеными, т.е. может быть неосознанным фактором их научной деятельности. Поэтому вскрыть изъяны парадигмы может только дополнительное философское или историческое исследование. В процессе развертывания и назревания научных революций парадигмы первыми принимают бой и становятся объектом преобразований.

Революция – это как деструктивный, так и созидательный процесс. Предложивший новую парадигму исследователь, стоит на плечах своих учителей, а затем, образно выражаясь, сильно бьет их по головам. Он часто молод или недавно пришел в эту сферу, то есть не полностью знаком с теорией. (Хорган Дж. Конец науки., с. 72).

Выдвигающиеся различные парадигмы могут спорить вечно и так и не разрешить свои несогласия, потому что они вкладывают различные знания в основные термины: движение, частица, пространство, время. Но точно также мы наблюдаем непонимание между представителями уходящей и возникающей парадигм. А когда два человека интерпретируют одинаковые данные различным образом, это метафизика, говорил Кун. (Хорган, с. 74). Принимается та парадигма, которая позволяет достичь большего успеха.

Однако этот выбор далеко не очевиден. Об этом свидетельствуют хотя бы примеры из истории российской науки: Жуковский – Циолковский, физика земная и физика космическая. Парадигма человека земного и парадигма человека космического (Федоров, Циолковский, Вернадский, Чижевский). Чем, скажем, в начале 1910-х годов диктовался выбор маститого профессора технического университета Жуковского, отложившего в дальний ящик рукописи учителя из калужской губернии? Желание получить большего успеха основано на глубине понимания поставленной исследователем задачи. Не думаю, что Жуковскому чем-то лично мешал Циолковский, нет, он не понял глубины и масштаба задач освоения космоса.

Кун полагал, что выбор новой парадигмы определяется в решающей степени нормами и ценностями. При этом он отличал стандартные критерии оценки адекватности теории, такие, например, как точность, непротиворечивость, область приложения, простота и плодотворность, от факторов, которые зависят от индивидуальной биографии и характеристики ученого. Главный его вывод состоит в том, что выбор парадигмы определяется ценностями. Сторонники конкурирующих парадигм никогда не преследуют одни и те же цели, они руководствуются разными неэмпирическими допущениями. А поэтому конкуренция между парадигмами не является видом борьбы, которая может быть разрешена с помощью доводов. В силу же неэмпирических, т.е. не устанавливаемых путем верификации или фальсификации допущений, ученые, работающие в различных парадигмальных областях, видят вещи по-разному и говорят на неодинаковых языках. Теории у них несовместимы.

В период крупных научных изменений – революций – возникает конкурентная борьба пар «парадигма – сообщество», которая разворачивается между сообществами. Дело в том, что научная революция носит всеобщий характер, она затрагивает самые фундаментальные основания сознания ученого, и он вынужден заново учиться воспринимать окружающий мир, в некоторых хорошо ему знакомых ситуациях он должен учиться видеть новый гештальт. Именно по этой причине победа определяется часто социально-психологическими, а не содержательно-научными факторами.

Итак, фазы развития науки таковы:

-период нормальной науки, когда имеет место кумулятивный процесс накопления знаний, теорий, законов;

-стадия аномалий и кризиса;

-период революционных изменений, смены лидирующей парадигмы.

Кун полагает, что в силу несоизмеримости теорий, отвечающих разным парадигмам, наблюдается переход между несоизмеримыми структурами. В этой связи принятие выбора очень часто бывает основано на вере, на интуиции и концепцию Т.Куна нередко упрекают в излишнем психологизме.

Как же происходит рождение новой парадигмы? Новая парадигма рождается из аномалии и в ходе кризисов. Кризис парадигмы вызывает к жизни неординарную науку: начинается процесс размывания догм, как следствие, ослабляются правила нормального исследования. Открытия в науке начинаются с осознания аномалии, т.е. с установления того факта, что природа каким-то образом нарушила навеянные парадигмой ожидания. Напомним, что аномалия - это явление, которое иногда имеет четкую теоретическую формулировку, как это было с проблемой спектра теплового излучения черного тела накануне создания старой квантовой теории и с корпускулярно-волновым дуализмом накануне создания новой квантовой механики. Утрата начальной точки опоры часто сопровождается бурными дебатами по поводу философских оснований и проблем методологии.

На пути новой парадигмы встречаются препятствия: отсутствие критериев, по которым можно было бы отличать аномалию от пока еще не решенной проблемы (головоломки) в рамках нормальной науки; большинство ученых не рассматривает аномалии как контрпримеры. Однако значение кризисов в том, что они говорят о своевременности смены рабочих инструментов. К тому же мы имеем дело с несоизмеримыми теориями.

Тезис о несоизмеримости теорий был сформулирован Т.Куном и П.Фейерабендом: каждая новая фундаментальная теория, объясняя тот же эмпирический материал из различных онтологических оснований, имеет принципиально иной понятийный аппарат. Даже в том случае, когда используются одни и те же термины, они получают иное содержание. В этой связи рассматривают три вида несоизмеримости:

-несоизмеримость вопросов (тем) или несовпадение исследования сравниваемых теорий;

-разобщение, непонимание различных стилей рассуждения ученых разных школ или эпох;

-несоизмеримость смысла – значений терминов, которые обозначают теоретические, ненаблюдаемые объекты (масса имеет разное значение в механике Ньютона и в теории относительности Эйнштейна).

Отсюда следует, что и факты, лежащие в основе сравниваемых теорий и сформулированные на языках этих теорий, также различны, что подтверждает их несоизмеримость. Если также учесть, что используются разные критерии оценки и выбора теорий, тогда станет понятно, почему выяснение степени преемственности теорий является методологической трудностью.

Кризис способствует тому, что большинство ученых переживает период резко выраженной профессиональной неуверенности, и переходит к новой парадигме. Но с логической точки зрения кризис старой парадигмы не является обязательным, чтобы возникла новая парадигма.

Все кризисы заканчиваются одним из трех возможных исходов:

-иногда нормальная наука доказывает свою способность разрешить возникшую проблему, порождающую кризис;

-бывает так, что даже явно радикальные подходы не исправляют положение и тогда проблемы откладываются до лучших времен;

-кризис завершается появлением нового претендента на роль парадигмы.

Момент смены парадигмы, превращения науки из нормальной в неординарную, или экстраординарную, трактуется Т.Куном как революционный переворот. Даже теория сохранения энергии, которая сегодня предстает как логическая суперструктура, исторически развивалась через разрушение парадигмы. Сама она возникла из кризиса, одним из моментов которого была несовместимость между динамикой Ньютона и некоторыми следствиями из флогистонной теории теплоты. Теория флогистона долго выполняла роль парадигмы, она позволяла получить много значимых результатов (внесла упорядоченность в ряд физических и химических явлений, объяснила реакции получения кислоты при окислении веществ, подобных углероду и сере, уменьшение объема, когда окисление происходило в ограниченном объеме воздуха). Только после того, как флогистонная теория была отброшена, теория сохранения энергии смогла стать частью науки, и предстала как теория более высокого логического уровня. Наиболее ярким примером смены парадигм и теорий является соотношение современной динамики Эйнштейна и старых уравнений динамики, которые вытекали из «Начал» Ньютона и потребовали ряда уточнений, чтобы динамика Ньютона была сохранена, пишет Т.Кун.

Парадигмы не могут быть исправлены в рамках нормальной науки, пишет Кун. Вместо этого нормальная наука приводит только к осознанию аномалий и к кризисам, которые разрешаются не в результате размышлений или интерпретаций, а благодаря неожиданному и неструктурному событию, подобному переключению гештальта или проблескам интуиции. Хотя эти интуитивные догадки зависят от опыта, достигнутого с помощью старой парадигмы, они не являются логически или даже фрагментарно связанными с каждым отдельно взятым элементом этого опыта, что должно было бы иметь место при интерпретации. Они суммируют большие части опыта и преобразуют их в другой, весьма отличный опыт, который с этого времени будет соединен в своих деталях уже не со старой, а с новой парадигмой.

Рассмотрим сказанное на примере маятника. Аристотель и его ученики, рассматривая сдерживаемое цепочкой падение, должны были измерять вес камня, высоту его вертикального падения и время, требующееся ему, чтобы достичь состояния равновесия. Эти понятия (вместе с представлениями о сопротивлении среды) были концептуальными категориями, которые рассматривала наука того времени при анализе падающего тела. Нормальное исследование, направляемое ими, не могло создать законы, которые открыл Галилей. Оно могло привести и привело к серии кризисов, из которых возникло представление Галилея. Работы Архимеда о плавании тел позволили считать среду несущественным фактором. Теория побуждения представила движение симметричным и непрерывным. Неоплатонизм привлек внимание Галилея к фактору движения по окружности. Поэтому он измерял только вес, радиус, угловое смешение и период колебаний, которые были заданы точно, так что их можно было истолковывать таким образом, что в результате получились законы Галилея для маятника.

Другой пример. В течение большей части 18 и в 19 веке многие европейские химики верили, что элементарные атомы, из которых состоят все химические вещества, удерживаются вместе силами взаимного сродства. Так, кусок серебра составляет единство в силу сродства между частицами серебра (до периода после Лавуазье эти частицы мыслились как составленные из еще более элементарных частиц). По этой же теории серебро растворяется в кислоте потому, что частицы кислоты притягивают частицы серебра более сильно, нежели частицы этих растворяемых веществ притягиваются друг к другу. Теория сродства резко отличала физические смеси от химических соединений. Когда смешивание вызывало выделение тепла, света, пузырьков газа, то в этом случае считалось, что происходит химическое соединение. Если же частицы в смеси можно было различить визуально или отделить механически, мы имели физическое смешивание. Но в огромном большинстве промежуточных случаев (растворение соли в воде, сплавы стекло, кислота в атмосфере) столь грубые критерии приносили мало пользы. Мнение химиков здесь было противоречивым. Основателем химической атомистики считается Джон Дальтон (1766 – 1844), имя которого широко известно по описанной им цветовой слепоте, называемой дальтонизмом. Он же ввел для обозначения химических элементов и соединений знаки, которые затем были усовершенствованы Берцелиусом, который использовал для обозначения элементов начальные буквы их химических соединений, добавляя при необходимости вторую букву. Эта система записи сохранилась по сей день. Так вот, восприятие Дальтоном того, что происходило в тот период в химии и породило аномалию там, где ее до сих пор не было. Пока растворы рассматривались как соединения, никакие химические эксперименты не могли сами по себе привести к закону кратных отношений. Одни ученые (Жозеф Луи Пруст, 1754 - 1826) заявляли, что все химические реакции совершались в постоянных пропорциях, другие (Клод Луи Бертолле, 1748 - 1822) отрицали это. Там, где Бертолле видел соединение, которое могло менять пропорцию входящих в него компонентов, Пруст видел только физическую смесь. Этот вопрос невозможно было решить ни экспериментом, ни изменением конвенционального определения. Два исследователя столь же фундаментально расходились друг с другом, как Аристотель и Галилей.

Дальтон не был химиком, он не интересовался химий, он был метеорологом, интересующимся (для себя) физическими проблемами абсорбции газов в воде и воды в атмосфере. Он смотрел на споры химиков с других позиций: смесь газов или поглощение газов в воде были для него физическими процессами, в которых виды сродства не играли никакой роли. Поэтому для него наблюдаемая гомогенность растворов была проблемой, но проблемой, которую можно решить, если будет возможность определить относительные объемы и веса различных атомных частиц в его экспериментальной смеси. Требовалось определить эти размеры и веса. Но данная задача заставила его обратиться к химии, подсказав ему с самого начала предположение, что в некотором ограниченном ряде реакций, рассматриваемых как химические, атомы могут комбинироваться только в отношении один к одному или в некоторой другой простой, целочисленной пропорции. Это помогло ему определить размеры и веса элементарных частиц, но зато превратило закон постоянства отношений в тавтологию. Для Дальтона любая реакция, компоненты которой не подчинялись кратным отношениям, не была еще тем самым чисто химическим процессом. Закон, который нельзя было установить экспериментально до его работ, с признанием этой работы становится принципом, в силу которого ни один ряд химических изменений не может быть нарушен. После работ Дальтона те же, что и раньше, химические эксперименты стали основой для совершенно иных обобщений. Это событие может служить для нас едва ли не лучшим из типичных примеров научной революции, заключает Кун. (Кун Т. Структура научных революций, с. 174 – 177).

Возникает вопрос, если процесс развертывания науки есть эволюционный процесс относительно ее начальной стадии, значит ли это, что такой процесс непременно приведет исследование к истине? На это мы не можем ответить утвердительно, полагает Кун: кто знает, какова цель такого развития?

Итак, Т.Кун полагал, что эпохи нормальной, образцовой науки сменяются периодами экстраординарной науки. На смену одной образцовой науке (парадигме) приходит другая парадигма, а разделяют их периоды научных революций. Он полагал также, что любая теория не может быть свободна от присущего ей социологического и психологического содержания. Однако большинство историков науки с ним не согласны. Например, математическая, физическая или менерджериальная теория могут рассматриваться во всей их чистоте. Можно установить, как связан менеджмент с социологией и психологией, но недопустимо включать их непосредственно в него.

Признавая изменчивость знания, Кун отрицал возможность соизмерения парадигм, каждая из которых представляет собой борьбу с различного рода головоломками. Нет такой надежной основы, которая позволила бы установить иерархию парадигм. Между тем она существует, ее как раз и составляет научно-теоретический строй.

Он высказал парадоксальное утверждение о том, что у науки было начало, но есть много обществ, у которых ее так и не появилось. Нужны особые обстоятельства, чтобы ее поддержать. Эти социальные условия теперь становится все сложнее находить. Наука может иметь конец, потому что ученые просто не смогут больше продвигаться вперед, даже в случае получения необходимых средств. Реальность, в конечном счете, непознаваема.

В конце своей основной книги Кун рассматривает вопрос о том, почему некоторые из областей науки сходятся на парадигме, в то время как другие, похожие на искусство, остаются в состоянии постоянного течения. Ответ – это дело выбора, считает он. Ученые в определенных областях просто не хотят связывать себя с определенной парадигмой.

Я, пишет Дж.Хорган, предполагаю, что Кун не стал развивать это положение, потому что не знал ответа. Некоторые области, такие, как экономика и другие социальные науки, никогда не остаются долго верными единичной парадигме, потому что они занимаются вопросами, для которых одной парадигмы недостаточно. Области, достигающие консенсуса, или нормальности, делают это, потому что их парадигмы соответствуют чему-то реальному в природе, чему-то истинному.

Поппер – Кун: сходство позиций и различия. Обе модели эволюционные, они исследуют рост науки, приобретение нового знания, методологию научных исследований. Вместе с тем у идей Куна имеются важные следствия, несовместимые или даже прямо противоречащие некоторым утверждениям философии науки Поппера. Вот они в изложении Ю.Фримена и Г.Сколимовски:

-концептуальные единицы, имеющие первостепенное значение для рациональной реконструкции роста научного знания – это не предположения и опровержения, а нечто более крупное, это – парадигмы. Таким образом, парадигмы обеспечивают и каркас, и основание, и в каком-то смысле они порождают и определяют теории. Следовательно, предположения и опровержения как своего рода концептуальные единицы подчинены более значительным концептуальным единицам;

-в реальной практике научные теории почти никогда не опровергаются, они угасают, как старые солдаты. Если появляется расхождение между теорией и эмпирическими данными, оно почти никогда не рассматривается как опровержение этой теории в ходе исследований, а скорее как аномалия. Если теории не опровержимы, то они не проверяемы, а значит, нет критерия отличающего науку от ненауки. Такой вывод подрывает критерий рациональности и различения науки и ненауки;

-правомочность научных теорий есть вопрос консенсуса ученых данной эпохи. Не существует межсубъектных критериев научного знания, а только критерии, определяемые той или иной социальной группой. Это – социологизм.

Для того, чтобы продемонстрировать ограниченность программы логических позитивистов (эмпириков) как методологии науки, Поппер не стал вести с ними спор на их уровне в рамках их каркаса, оперируя их концептуальными единицами. Поппер поднялся на следующий уровень, и показал что факты и наблюдения определяются структурой теории содержанием проблем. А Кун, чтобы показать ограниченность Поппера, поднялся на еще более высокий уровень. Он отверг теории в качестве базисных концептуальных единиц, и перешел вместо этого к каркасу, в котором базисными единицами являются парадигмы. Покажем это в схеме, отражающей три разных типа концептуальных единиц, соответствующих трем разным уровням исследований:

-факты и наблюдения, имеющие первоочередное значение для логических позитивистов и обще для большинства эмпириков;

-проблемы, предположения (теории) и опровержения, имеющие первоочередное значение для Поппера; на этом уровне фактами и наблюдениями руководят и определяют их наши проблемы и теории;

-парадигмы, имеющие первоочередное значение для Куна, они определяют не только содержание наших теорий, но и понимание наших фактов.

Чтобы противостоять Куну, нужно было подняться на еще более высокий уровень, что пытался сделать Поппер в своей доктрине трех миров, по сути новой эпистемологии. Он открыто противостоит психологизму и социологизму стремясь восстановить объективность, то есть межсубъектность в автономии сущностей третьего мира.

Основные достоинства философии науки таковы:

-антикумулятивная модель развития науки. Имеется в виду, что этот процесс не сводится к непрерывному накоплению знаний, а включает стадии научных революций;

-подчеркивается особая роль образцов (парадигм) научной деятельности;

-привлекается внимание к необходимости рассмотрения не только отдельных наук, но и того целого, что они образуют.