Глава 5. Взаимоотношение науки и философии. Элементы методологии научного исследования

В тексте предыдущих глав уже использовались термины методологии науки в предположении, что их смысл будет понятен без дополнительных разъяснений. Это, например, факт, система, классификация, анализ, обобщение и т.п. Тем не менее, нередки спекуляции на неясности научной терминологии. Поэтому возникает повод несколько подробнее обсудить смысловую связь этих терминов, не останавливаясь только на их, якобы, общепринятом «словарном» толковании, а рассматривая примеры их употребления в единой научно-исследовательской деятельности. Эта деятельность, называемая научным познанием, направлена на открытие законов природы и общества, на нахождение возможных способов взаимодействия с вещами, веществами, системами и явлениями. Таким образом, целью научного познания и его «продуктом» является приобретение суммы знаний, формирующих научную картину мира, и, кроме того, развитие и уточнение самого «арсенала» познания – приемов его достижения и расширения. Эти приемы и составляют научный метод, а учение о методе – методологию, когда целью деятельности является исследование метода, как в области философии, так и в частных науках, и поиск, выдвижение, разработка и развитие новых, более эффективных и целесообразных методов.

Научный метод имеет собственную историю (см., например, Светлов В.А. История научного метода. М.: Академический проект; Деловая книга, 2008). Вклад в его развитие вносили не только выдающиеся умы прошлого, как Платон и Аристотель, Николай Кузанский (Кребс) или Уильям Оккам, которых традиционно называют философами, но и те «конструкторы» конкретных наук и – одновременно – научного метода, которых в энциклопедиях принято называть естествоиспытателями, а уж затем – философами. Это, например, Фрэнсис Бэкон, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, а также в более позднее время – Нильс Бор, Рудольф Карнап, Эрвин Шрёдингер, Карл Поппер, Имре Лакатос и др. Н. Бора или Э. Шрёдингера, равно как и других создателей квантовой механики – М. Борна или В. Паули – не принято называть философами, обычно «забывают», что «стартовой площадкой» у них была конкретная частная наука – математика, физика или, как у Карла Ясперса, психиатрия.

Вообще говоря, статус философии, если оценивать и воспринимать ее с позиции естествознания, логики и математики, самими творцами научного знания, определяется очень неоднозначно. Поэтому есть смысл и повод обратиться к прямым высказываниям ученых, которых принято часто цитировать, чтобы еще раз убедиться, что наука и философия даже в настоящее время подобны бескрайнему, бурному океану, а берег, если он и есть, то все еще не виден.

Итак, своеобразная «минихрестоматия» предлагается вниманию читателя.

● «Под философией в современном значении этого слова понимают научное разъяснение общих вопросов миропонимания и жизнепонимания. Стремлением философов было – дать этому неопределенному понятию более точное значение в зависимости от их исходных точек и достигнутых результатов. Но такие определения оказались столь разнородными, что между ними невозможно уловить общую нить. И даже та общая формулировка, какой ограничились мы, представляет видоизменение и ограничение того первоначального значения, которое придавали слову «философия» греки, явившееся результатом всего движения умственной жизни Запада и сопровождавшее его. <…> Прочного, допускающего общеисторическое определение, отношения философии к другим наукам вообще не существует» (Виндельбанд В. История философии. Киев: «Ника-центр», «Вист-С», 1997. С. 11, 14).

● «… Даже с точки зрения специальных наук философские системы с их претензиями на полный охват мира все-таки не бесполезны. Именно в них человеческий дух развивает свои наиболее глубокие интуиции. Такие системы дают жизнь и развитие отвлеченным идеям. Если бы не было их систематизации, то такие идеи, вспыхивая в моменты праздности и рефлексии, затем угасали бы и забывались. <…> Задача философии – согласовать между собой идеи, иллюстрируемые конкретными фактами реального мира… Наука и философия подвергают друг друга взаимной критике и поставляют одна другой материал для творческого воображения. Философская система должна представить разъяснение конкретного факта, от которого наука абстрагируется. Специальные науки должны найти свои принципы в конкретных фактах, представляемых философской системой. История мышления есть история ошибок и успехов в этой совместной деятельности» (Уайтхед А. Н. Приключения идей/ Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. С. 545-547).

● «Философия не является одной из наук. (Слово «философия» должно обозначать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками.) Цель философии – логическое прояснение мыслей. Философия не учение, а деятельность. Философская работа, по существу, состоит из разъяснений. Результат философии не «философские предложения», а достигнутая ясность предложений. Мысли, обычно как бы туманные и расплывчатые, философия призвана делать ясными и отчетливыми» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат/ Философские работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 24).

● «Философию вновь и вновь упрекают в том, что она, по сути, не движется вперед, что те же самые философские проблемы, которые занимали еще греков, продолжают занимать и нас. Но те, кто это заявляют, не понимают, почему именно так и должно быть. Причина кроется в том, что наш язык остается тем же самым и вновь и вновь склоняет нас к постановке тех же самых вопросов» (Витгенштейн Л. Культура и ценность/ Философские работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 425).

● «В научных исследованиях это бывает, я думаю, особенно в периоды осознания кризисов, когда ученые обращаются к философскому анализу как средству для раскрытия загадок в их области. Ученые в общем не обязаны и не хотят быть философами. В самом деле, нормальная наука обычно держится от творческой философии на почтительном расстоянии, и, вероятно, для этого есть основания. В той степени, в которой нормальная исследовательская работа может быть проведена за счет использования парадигмы как модели, совсем не обязательно, чтобы правила и допущения были выражены в эксплицитной форме. Полного ряда правил, которого добивается философский анализ, не существует». (Кун Т. Структура научных революций. М.: ООО «Изд-во АСТ», 2001. С. 124).

● «… Философия есть общая ориентировка в совокупности бытия, а не частная ориентировка в частных состояниях бытия. <…> Наука в своих основах и принципах, в своих корнях и вершинах может зависеть от философии, но никак не наоборот. Допустима философия науки, но недопустима научная философия. <…> Философия может исследовать тот логический аппарат, который есть приспособление мышления к мировой необходимости, но она сама не может стоять в рабской зависимости от этого аппарата. Познание мудрое выше познания логического» (Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Изд-во «Правда», 1989. С. 267-268).

● «Природа философии такова, что невозможно (и, более того, должно быть запрещено) обязательное преподавание философии будущим химикам, физикам, инженерам в высших учебных заведениях. Ведь философия не представляет собой систему знаний, которую можно было бы передать другим и тем самым обучить их. <…> Философия – это оформление и до предела развитие состояний, с помощью всеобщих понятий, но на основе личного опыта. Плохо, что многие начинают и заканчивают изучение того, что в наших вузах называется философией, так ни разу и не коснувшись ее, не поняв специфики ее предмета» (Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990. С. 14-24).

● «…Философию нельзя определить и ввести в обиход просто определением или суммой сведений о какой-то области, этим определением выделенной. Ибо она принадлежит к таким предметам, природу которых мы все знаем, лишь мысля их сами, когда мы уже в философии. <…> Пока нас не спрашивают, мы знаем, что такое философия. И узнаем ее, когда она перед нами. Но стоит только спросить, а что же это такое и какими критериями мы пользовались, узнавая ее, как наверняка мы уже не знаем. <…> Когда нам читают лекции по физике, химии, ботанике, социологии или психологии, то мы вправе ожидать, что нам будет сообщена при этом какая-то система знаний и методов и мы тем самым чему-то научимся. Но в данном случае у нас нет такого права, и мы не должны поддаваться соблазну этого ожидания. Философия не может никому сообщить никакой суммы и системы знаний, потому что она просто не содержит ее, не является ею» (Мамардашвили М.К. Мой опыт не типичен. СПб.: Азбука, 2000. С. 31-35).

● «ВУДРО УАЙЭТТ: Лорд Рассел, что такое философия?

ЛОРД РАССЕЛ: Это довольно спорный вопрос. Я думаю, не найдется двух философов, способных дать Вам один и тот же ответ. Мой собственный прозвучал бы так: философия представляет собой размышления о предметах (matters), точное знание о которых еще невозможно…

В.У.: В чем состоит разница между наукой и философией?

Л.Р.: Можно дать примерно следующий ответ: наука – это то, что мы знаем, а философия то, чего мы не знаем. Это простое определение, объясняющее, почему с развитием знаний вопросы постоянно переходят из области философии в область науки.

В.У.: То есть когда что-нибудь установлено и открыто, это уже перестает быть философией и становится наукой?

Л.Р.: Да, и все те вопросы, которые когда-то относили в разряд философских, больше таковыми не являются.

В.У.: Какова польза от философии?

Л.Р. Я думаю, философия имеет две реальные области применения. Одна из них – поддержка размышлений о предметах, которые еще не попали в сферу науки. В конце концов наука охватывает лишь небольшую часть того, что интересует и должно интересовать человечество. Существует множество вещей, представляющих огромный интерес, о которых наука, во всяком случае, в настоящий момент, знает мало, и мне бы не хотелось, чтобы человеческая фантазия была бы ограничена рамками известного сейчас. Я думаю, что одно из применений философии состоит в увеличении наших воображаемых конструкций о мире и доведении их до уровня гипотез. Но существует и другое назначение философии, на мой взгляд, не менее важное, которое помогает понять нам, что существует множество вещей, кажущихся известными, которые на самом деле неизвестны нам. С одной стороны, философия заставляет нас думать о вещах, о которых мы можем узнать, а с другой стороны, позволяет нам с достаточной скромностью осознавать, как много из того, что кажется знанием, таковым на самом деле не является. <…>

В.У. Сейчас философия превратилась до некоторой степени в служанку науки.

Л.Р. Частично это так, но, конечно, философия не только служанка науки, так как существует целый ряд тем, с которыми наука не может иметь дело. Например, все, что касается категории ценностей. Наука не скажет вам, что хорошо и что плохо, что хорошо или плохо само по себе, как цель, а не просто как средство» (Рассел Б. Что такое философия? Интервью 1959 г./ Искусство мыслить. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. С. 83-85).

● «Философия в том смысле, как я понимаю это слово, является чем-то средним между теологией и наукой. Подобно теологии, она требует размышлений о предметах, в отношении которых определенное знание было до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому рассудку, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Я сказал бы, все определенное знание относится к науке; все догмы о том, что выходит за пределы точного знания, относятся к теологии. Но между теологией и наукой есть нейтральная территория, открытая для атак с обеих сторон. Эта нейтральная территория и есть философия. <…> Ценность философии на самом деле во многом связана с самой ее неточностью. Человек, лишенный вкуса к философии, живет в плену предубеждений, подсказанных здравым смыслом, представлениями своего века или своей науки, взглядами, не проверенными зрелым рассудком. Такому человеку мир кажется определенным, конечным и ясным; обычные предметы не вызывают никаких вопросов, и неизвестные возможности с презрением отвергаются. Как только мы начинаем философствовать, наоборот, даже самые обычные вещи приводят к вопросам, на которые можно дать лишь очень неполный ответ». (Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. K.: Port-Royal, 1996. С. 304).

● «… История научной мысли учит нас, … что: а) научная мысль никогда не была полностью отделена от философской мысли; б) великие научные революции всегда определялись катастрофой или изменением философских концепций; в) научная мысль – речь идет о физических науках – развивалась не в вакууме; это развитие всегда происходило в рамках определенных идей, фундаментальных принципов, наделенных аксиоматической очевидностью, которые, как правило, считались принадлежащими собственно философии. <…> Если мы ответим, что хорошие философии оказывают положительное влияние, а плохие – менее положительное, то мы окажемся, так сказать, между Сциллой и Харибдой, ибо в таком случае надо обладать критерием «хорошей» философии… Если же, что вполне естественно, судить по конечному результату, то, как полагает Декарт, в этом случае мы оказываемся в ситуации порочного круга» (Койре А. Очерки истории философской мысли (о влиянии философских концепций на развитие научных теорий). М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 14).

● «… За последнее столетие точная теория познания была создана не философами, а представителями естественных наук. В ходе частных научных исследований было выдвинуто больше эпистемологических принципов и положений, чем в ходе философских спекуляций… И если спекулятивно ориентированная философия нашего времени отрицает философский характер современного естествознания, если она называет нефилософскими достижения таких теорий, как теория относительности и теория множеств, относя их к области специальных наук, то это свидетельствует лишь о ее неспособности понять философское содержание современного научного мышления. Современная математическая физика с ее тонкими математическими и экспериментальными методами трактует те же самые проблемы, которые составляла основу эпистемологии Декарта, Лейбница и Канта. Но для того, чтобы понять, сколь мощный инструмент создан сегодня для анализа философских вопросов и осознать возможности его философского применения, необходимо адекватное проникновение в сущность методов научного исследования (курсив мой, – Ю.В.).

Однако постепенная ситуация стала слишком сложной и для ученого-естествоиспытателя. Он оказался более не в состоянии разрабатывать собственно философские проблемы по той простой причине, что один и тот же человек не может одновременно проводить естественнонаучные и философские исследования. Разделение труда становится неизбежным, поскольку как эмпирические, так и эпистемологические исследования требуют такого количества детальных разработок, которое превышает возможности одного ученого. К тому же философские и естественнонаучные задачи, совпадающие в общих чертах, противоречат друг другу в рамках мыслительной деятельности отдельного ученого. Философский анализ смысла и значения научных утверждений может стать чуть ли не помехой процессу научного исследования, парализовать инициативу ученого, лишить его способности с безоглядной смелостью идти новыми путями» (Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 14).

● «… Я готов признать, что существует некоторый метод, который мог бы быть определен как «некий общий метод философии». Однако он характерен не только для одной философии. Это скорее общий метод любой рациональной дискуссии, следовательно, он присущ естественным наукам не в меньшей степени, чем философии. Метод, который я имею в виду, заключается в ясной, четкой формулировке обсуждаемой проблемы и в критическом исследовании различных ее решений. Я выделил слова «рациональная дискуссия» и «критическое» с целью подчеркнуть, что я отождествляю рациональную установку с критической. Суть такого отождествления состоит в том, что, какое бы решение некоторой проблемы мы ни предлагали, мы сразу же самым серьезным образом должны стараться опровергнуть это решение, а не защищать его… Критика будет плодотворной только в том случае, если мы сформулировали нашу проблему со всей возможной ясностью и придали решению этой проблемы достаточно определенную форму, в которой его можно критически обсуждать. <…> Среди многих методов, которые философ может использовать – конечно, каждый раз в зависимости от подлежащей решению проблемы, – один метод кажется мне достойным особого упоминания. Это – некоторый вариант (ныне совершенно немодного) исторического метода. Он состоит, попросту говоря, в выяснении того, что же думали и говорили по поводу рассматриваемой проблемы другие люди, почему они с ней столкнулись, как формулировали ее, как пытались ее решить… Если мы игнорируем то, что люди думают сейчас или думали в прошлом, то рациональная дискуссия должна иссякнуть, хотя каждый из нас может вполне успешно продолжать разговаривать с самим собой. Некоторые философы превратили в добродетель манеру вести обсуждение в одиночестве… Я боюсь, что практика философствования в такой весьма высокомерной манере может оказаться симптомом упадка рациональной дискуссии. Без сомнения, Бог, как правило, разговаривает только Сам с Собой, потому что у Него нет никого, с кем стоило бы поговорить. Однако философ должен сознавать, что он нисколько не более богоподобен, чем любой другой человек». (Поппер К. Логика научного исследования. М.: Республика, 2005. С. 15).

● «Философия как дисциплина рассматривает себя как попытку подорвать или развенчать притязания на знание со стороны науки, искусства или религии… Философия может рассматриваться в качестве оснований остальной культуры по той причине, что культура – это совокупность притязаний на знание, а философия выносит приговор по их поводу… Познать – значит точно репрезентировать то, что находится вне ума; поэтому постижение возможности и природы познания означает понимание способа конструирования умом таких репрезентаций. Центральной проблемой философии является общая теория репрезентации, теория, делящая культуру на те области, которые репрезентируют реальность лучше, другие – хуже, а также такие, которые вовсе не репрезентируют ее (вопреки претензиям на это)». (Рорти Р. Философия и зеркало природы, Новосибирск: Изд. НГУ, 1997. С. 3).

● «Философ призван переживать свой предмет в его объективной реальности, проверять пережитые им содержания, описывать их и показывать другим людям. При этом он остается исследователем совершенно независимо от того, излагает ли он свои познанные содержания в терминах профессиональной философии со множеством «цитат» и «примечаний» или в простом облачении повседневных слов, не затрудняя читателя импонирующим «подвалом» примечаний, подчеркивающих «богатые познания» мелким шрифтом («петитом»). Вопрос о том, есть ли философия – наука, не стоит разрешать ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Если она есть наука, – а она может быть наукой, – то это наука, требующая от человека особого духовно-религиозного опыта и особого описательного художества. Но нам достаточно здесь установить, что философ поступает правильно и умно, если он рассматривает свою работу как исследование и тем самым принимает на себя ответственность исследователя, волю к предметности и бремя доказательства. Пусть он только не заботится о том, что из этого выйдет: «монизм», «дуализм» или «плюрализм», «реализм» или «идеализм», «рационализм» или «интуитивизм»… Об этом впоследствии будут вкривь и вкось судить и объявлять его критики, его историки или составители надгробных речей… хотя будет еще лучше, если они об этом помолчат… ибо дело не в этом, а в предметной верности его исследований». (Ильин И.А. Путь к очевидности/ Религиозный смысл философии. М.: ООО «Изд-во АСТ», 2003. С. 462).

● «Не существует других способов проверки и подтверждения истин, кроме наблюдения и эмпирической науки. Всякая наука (если и поскольку мы понимаем под этим словом содержание, а не человеческие приспособления для его открытия) есть система познавательных предложений, т.е. истинных утверждений опыта. И все науки в целом, включая и утверждения обыденной жизни, есть система познаваний. Не существует (в добавлении к этому) какой-то области «философских» истин. Философия не является системой утверждений; это не наука. Но тогда что же это? Конечно, это не наука, но тем не менее она есть нечто столь значительное и важное, что ее, как и раньше, можно удостоить звания Царицы Наук. Ибо нигде не записано, что Царица Наук должна быть наукой. Поворот, происходящий сегодня, характеризуется тем, что мы видим в философии не систему познаваний, но систему действий; философия – такая деятельность, которая позволяет обнаруживать или определять значения предложений. С помощью философии предложения объясняются, с помощью науки они верифицируются. Наука занимается истинностью предложений, а философия – тем, что они на самом деле означают» (Шлик М. Поворот в философии. Цит по: Хрестоматия по философии: Учебное пособие. М.: ТЕИС, 1996. С. 93).

● «Философия обязана приносить какую-то пользу, и мы обязаны принять ее всерьез. Она должна прояснить наши мысли и наши действия. Или еще, философия есть исследовательская установка, которую мы должны проверить, чтобы убедиться, что она <философия> бессмысленна, ибо это является ее главным положением. Нам следует всерьез принять то, что философия бессмысленна, а не делать вид, как Витгенштейн, будто это важная бессмыслица! В философии мы берем утверждения, полученные в науке и повседневной жизни, и пытаемся представить их в виде логической системы с исходными терминами, определениями и т.д. В сущности философия есть система определений или, что бывает гораздо чаще, система описаний того, как определения могут быть даны. <…> Порой философия вынуждена прояснять и различать понятия ранее смутные и неопределенные, но делается это лишь для того, чтобы закрепить их значения в будущем. [сноска: Но и в той мере, в какой наше прежнее значение не было совершенно путано, философия, естественно, способна на это. Например, такая парадигма философии, как расселовская теория дескрипций.] Очевидно, что определения как минимум призваны обеспечить нам новое значение, а не просто дать удобный способ узнавания определенной структуры» (Рамсей Ф.П. Философия. Цит. по: Аналитическая философия: Становление и развитие (антология). М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. С. 38).

* * *

Завершить предложенный вернисаж (далеко не исчерпывающий!) высказываний некоторых представителей научного «бомонда» есть смысл реабилитацией термина метафизика. Именно так были названы сочинения Аристотеля, помещенные после его трактатов по физике (напоминаем: physis по-гречески – природа). Иными словами, метафизика – учение о наиболее общих основаниях бытия, в том числе существования человека, выраженных в отвлеченных, непосредственно не выводимых из опыта, понятиях. Но в марксистской философской традиции так было принято называть метод познания, противоположный диалектике, который якобы рассматривает явления вне их взаимной связи и развития; более того, в обыденной речи так стали называть что-либо отвлеченное, умозрительное, малопонятное, туманное, бессодержательное и (в особенности в сталинскую эпоху) даже политически вредное, реакционное, антимарксистское. Именно поэтому и возникает желание и повод реабилитировать этот термин.

Отечественный ученый, литературовед и общественный деятель Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906-1998) так характеризовал научный и политический климат этой эпохи:

«В науке насаждалось представление, что с самого начала исследования может быть правилен только один путь, одно истинное направление, одна научная школа и, разумеется, только один главный ученый, «вождь» своей науки. Иными словами, наука развивалась (если это можно назвать развитием) под давлением мысли об изначальной правильности одного направления и неправильности всех остальных. И это «правильное» направление, выбранное по чисто внешним признакам, объявлялось подлинно марксистским. Тогда не было и не могло быть предположения, что научная истина рождается где-то на перекрестке путей, где-то посередине или в совсем особой, другой области. Предопределенность истины считалась неоспоримой – особенно в общественных науках, но не только в них. Поэтому создавалось представление о поисках истины как о поисках уже чего-то имеющегося, как выбор заранее существующих точек зрения. И этот выбор должен был делаться по политическим соображениям часто самого схоластического характера… По существу всем этим отвергалась самая возможность открытий в науке. Частные исследования, хотя прямо и не запрещались, но и не одобрялись» (Лихачев Д.С. Предисловие// Репрессированная наука. Л.: Наука, 1991. С. 5).

В этом же сборнике помещены фрагменты статей и писем еще одного «возмутителя спокойствия», биолога-эволюциониста, профессора Александра Александровича Любищева (1890-1972):

«… Трудно найти такое выдающееся явление в области математики, теоретической физики, химии или назвать таких крупных ученых, которых наши философы не обвиняли бы в сползании в то или иное идеологическое болото. <…> Не буду перечислять всех грандиозных достижений современных точных наук: их уже никто отрицать не может. Но философы сейчас говорят: мы не отрицаем их положительных достижений, но эти достижения явились не благодаря философским воззрениям ряда крупнейших ученых современности (назову Эйнштейна, Бора, Шрёдингера, Гейзенберга, Гильберта, Рассела, Винера и т.д. и т.д.), а вопреки их философским воззрениям. Исключительная их одаренность преодолела классовую ограниченность, но это не значит, что мы должны допускать их «неустойчивость, расплывчатость, разнообразие самых элементарных познаний». Эта расплывчатость и чрезмерная свобода приводит, по мнению наших философов, к пропаганде мракобесия, расизма и проч. реакционных явлений. <…> Я бы очень хотел знать хотя бы один случай, что такое идеологическое руководство принесло хотя бы малейшую пользу науке. Я пытался разбираться в философской литературе, я обращался с вопросом ко всем мне знакомым философам, но безуспешно, и я буду очень благодарен, если мне такой случай укажут. <…> В области точных наук получилась задержка развития ряда новых областей науки. В конце концов философские моськи принуждены были перестать лаять на научных слонов, так как уж слишком велико и очевидно даже для невежд было значение слонов» (Любищев А.А. // Репрессированная наука. С. 509).

После этих двух исторических иллюстраций, которые мало известны современным молодым читателям, можно придти к мнению, что если не касаться наиболее грозных в те годы обвинений ученых в прямом вреде и реакционности их взглядов, то указание на преобладание всего лишь метафизики над диалектикой (часто: марксистской диалектикой) в их трудах можно было еще считать наиболее мягким упреком и даже без «оргвыводов».

Мне (автору предлагаемого пособия), испытавшему все прелести идеологических методов вразумления в середине прошлого столетия на собственном опыте, все-таки захотелось убрать с термина «метафизика» клеймо второстепенности и ненаучности, которое долго еще «оберегало» мировоззрение научных работников моего поколения. И я нашел поддержку своим взглядам в тексте одного из основателей квантовой механики, немецкого физика Макса Борна (1882-1970):

«… Хотя я и чувствую себя на довольно твердой почве, когда дело касается физики, я никак не могу назвать себя большим знатоком того, что обычно рассматривается в книгах и лекциях под именем метафизики. <…> Подобно многим другим я потерял интерес к философии, найдя удовлетворение в узкой области, где проблемы действительно могут решаться по-настоящему. Но приближаясь к старости, я опять, подобно многим другим, творческие силы которых на исходе, почувствовал потребность подвести итог результатам научного искания, в котором я в течение многих десятилетий принимал небольшое участие. А это неизбежным образом вновь возвращает к тем вечным вопросам, которые носят название «метафизики». Позвольте процитировать вам определения метафизики, взятые у двух современных философов. Согласно Вильяму Джемсу, «метафизика – это необычайно упорное стремление мыслить ясным образом». Бертран Рассел пишет: «Метафизика, или попытка охватить мир как целое посредством мышления». Эти формулировки подчеркивают две главные стороны метафизики: одна – метод (обязательная ясность мышления), другая – предмет изучения (мир как целое). <…> Я предлагаю употреблять слово «метафизика» в более скромном значении – как в отношении метода, так и предмета, – а именно как «исследование общих черт структуры мира и наших методов проникновения в эту структуру». (Борн М. Физика в жизни моего поколения. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1963. С. 189).

В таком понимании «метафизика» во многом совпадает с «общенаучной методологией», которая «изучает научное знание и научную деятельность» (см., напр., «Философский словарь» под ред. И.Т. Фролова. М.: Республика, 2001. С. 329.). В связи с этим я как автор-составитель предлагаемого пособия считаю возможным непосредственно перейти к изложению и обсуждению комплекса методов научного познания.