Глава 2. Традиционное строение науки. Классификация наук. Иерархия, связи и пересечения научного знания

Каждый человек, находясь в контакте с физическим миром и социальной средой, осваивая те или иные образовательные программы, выстраивает так называемую картину мира, под которой обычно понимают совокупность предметного содержания, которым обладает человек. Различают чувственно-пространственную, духовно-культурную, метафизическую, физическую и др. картины мира.

Ю.А. Урманцев (О формах постижения бытия// Вопросы философии, 1993, № 4. С. 8-105) обсуждает понятие «формы постижения бытия», понимая под «постижением» особого рода «телеологическую систему». При этом называются научные, художественные, философские, религиозные, мифологические, народные, парапсихологические, эко- и экзотерические формы постижения бытия. Здесь важно отметить, что даже при преобладании того или иного аспекта картины мира или формы постижения бытия другие аспекты и формы могут не вытесняться из сознания, а пребывать каждая в своей «ментальной нише».

В настоящее время понятие «картина мира» связывают с другим комплексным понятием. По мнению венгерско-английского математика и философа науки Имре Лакатоса (1922-1974), это научная программа, которая претендует на всеобщий охват явлений, исчерпывающее объяснение всех фактов, т.е. на универсальное истолкование всего существующего. Иными словами, «… наука, как таковая, может рассматриваться как гигантская исследовательская программа» (Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: «Медиум», 1995. С. 79).

Наука имеет свою историю. В связи с этим можно рассматривать эволюцию и саморазвитие науки, начиная с определенной эпохи в прошлом.

Эта «отправная точка», в свою очередь, сама является предметом обсуждения в истории науки, например: какие даты в прошлом следует признать моментом (годами, эпохой?) рождения (началом формирования) современной науки? Дело в том, что со временем наука не просто содержательно обогащается и совершенствует свою методологию. Эволюция затрагивает само понятие науки и научной мысли как планетного явления. Поэтому изменение смысла этого понятия в историческом аспекте надо еще дополнить «географическим» аспектом. Русский естествоиспытатель Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) писал по этому поводу: «Эволюция видов переходит в эволюцию биосферы. Эволюционный процесс получает при этом особое геологическое значение благодаря тому, что он создал новую геологическую силу – научную мысль социального человечества» (Вернадский В.И. Биосфера и ноосфера. М.: Рольф, 2002. С. 252).

Если изначальные ремесленные навыки человечества, то есть технологии первоочередных этапов жизнеобеспечения, в разных и далеко отстоящих друг от друга цивилизациях оказались на удивление сопоставимыми, даже совпадающими, то родиной науки в современном смысле слова следует считать античную Грецию. Вот мнения современных историков науки:

«Пробуждение человеческого сознания, проявившееся в учениях досократиков, освободившихся от пелены мифологических образов и представлений, не было чем-то единственным и неповторимым. Подобное пробуждение сознания происходило и у других культурных народов древности. Любопытно, что оно совершалось независимо друг от друга и почти одновременно (… с точностью до двух-трех столетий). <…> Но в дальнейшем пути греческой и восточной мысли резко расходятся. В Китае и Индии научно-философское мышление последующих столетий не выходит в принципе за пределы тех идей и тех методов, которые были сформулированы основоположниками соответствующих школ в период «пробуждения сознания». <…> В то же время в Греции наблюдается громадный рывок. <…> Уже в IV веке до нашей эры греческая наука (математика, астрономия) выделяется из синкретичной «науки о природе» досократиков и получает самостоятельный статус. Этому способствует то, что греческая наука этого периода создает свои собственные методы исследования, которые оказываются необычайно продуктивными и сохранившими свое значение в науке нового времени» (Рожанский И.Д. История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи. М.: Наука, 1988. С. 7,8).

«… Только на древнегреческой почве мы впервые обнаруживаем науку в форме строгой системы теоретического знания. <…> Именно в Древней Греции… формируются и важнейшие научные программы, на много столетий опередившие дальнейшее развитие науки» (Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М.: Наука, 1980. С. 14).

Таким образом, впредь под «мировой наукой» условимся понимать науку европейскую, возникшую в эпоху эллинизма на почве животворных идей античности. Забегая вперед, условимся, что под «современной мировой наукой» мы будем понимать науку, ведущую отсчет от эпохи Декарта и Галилея, что было уже отмечено выше.

Не умаляя нисколько вклад великих гениев Востока в общемировую «сумму мудрости», отметим историческую обусловленность того, что, например, современная физика возникла не на Востоке именно потому, что там не было почвы для возникновения аксиоматического и гипотетико-дедуктивных методов (подробнее об этом ниже). Почти афористически это сформулировал американский философ Стивен Тулмин (1922-1997): «… В Древнем Китае не получила никакого развития астрономическая традиция в планетной теории, сравнимая с той традицией, которую Коперник и Галилей унаследовали от Евдокса, Птолемея и Буридана. <…> Таким образом, на «внутренний» вопрос: «Почему Китай никогда не имел своего Галилея? – следует ответ: «Потому что он никогда не имел своего Евклида» (Тулмин Ст. Человеческое понимание. М.: Прогресс, 1984. С. 219).

Или еще не менее яркое высказывание испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883-1955): «… Китайцы, никогда не занимавшиеся научным мышлением, не разработавшие ни одной теории, вырабатывали чудесные ткани, создавали предметы быта, сооружали приспособления, служащие утонченному комфорту. Пока в Афинах, в Академии Платона, изобретали чистую математику, в Пекине изобрели носовой платок» (Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М.: Наука, 1991. С. 67).

[Конечно, высказывания цитированных мыслителей XX века сейчас нуждаются в некотором истолковании, как говорится, «в свете происходящих событий». Китай сегодня не является арьергардом научно-технического прогресса. За последние сто лет, освободившись от японской оккупации и преодолев универсальные и животворные идеи великого кормчего, Китай в готовом виде воспринял мировые естественнонаучные идеи и возводимые на этом фундаменте идеи и методы современной техники, сохранив в полной мере свое этническое своеобразие, необъятную сумму гуманитарных знаний; фантастическую склонность к дальнесрочному стратегическому планированию, кропотливой детализации во всем и образцовому терпению.]

Вернемся к вопросу, поставленному в самом начале предлагаемого пособия: что такое наука? В поисках ответа на него были рассмотрены отличия науки от мифа, религии, искусства и игры. Весьма произвольно был сужен перечень того, что называют «объективными знаниями о действительности» и внимание было сосредоточено на естественнонаучной и математической сферах, поскольку история науки убеждает, что истоки их формирования относятся к античным временам. Но при этом остаются вопросы: что такое «действительность» и «теоретическая схематизация объективных знаний»? Обсудим эти понятия.

Современная психология различает: 1) макроскопическую действитель-ность, равнозначную физической, исследование которой составляет задачу физики и других наук о внешнем природном мире, сведения о чем мы получаем благодаря объективным явлениям; 2) микроскопическую действительность, микрокосмос человека, совокупность его переживаний, то есть та часть мира, которая принадлежит лично ему и имеет структуру, соответствующую его личности и его физическому организму; 3) припоминаемое – это вид действительности, хоть и не занимает такого же положения, что и «микроскопическая действительность», но воздействует на человеческое духовно-душевное «Я» подчас значительно сильнее, чем телесные вещи и лица, с которыми человек сталкивается.

«Теоретическая схематизация» знаний о действительности, в понятие которой будем включать и Космос, и сферу переживаний, и припоминаемое, не может быть жестко единообразной. Во всяком случае, если говорить об аксиоматике как о вершине научного метода (читатель должен иметь о ней некоторое представление, если он изучал основы геометрии), то непонятно, как ее можно было бы использовать в истории или, скажем, в славянской или угро-финской филологии, которые тоже являются науками. Дело в том, что наука аккумулирует знания не как самоцель, а как потенциал деятельности. Но и этот атрибут человеческого бытия тоже нуждается в более детальном рассмотрении, поскольку любая слишком общая трактовка понятий мало что дает для постижения бытия.

Рассматривая науку как сферу человеческой деятельности, воспользуемся классификацией профессий по нескольким основаниям (Климов Е.А. Образ Мира в разнотипных профессиях. М.: Изд. МГУ, 1995. С. 45-69).

В первом ярусе можно выделить пять типов профессии (видов деятельности, метафорических «диалогов», о которых упоминалось выше) по основанию различных объектных систем:

1) человек – живая природа;

2) человек – неживая природа и техника;

3) человек – человек;

4) человек – знаковая система;

5) человек – художественный образ.

Во втором ярусе деятельность, операционально определяемая по признаку (по основанию) целей, классифицируется в соответствии с ответом на вопрос «что делать?», т.е. распознавать в принципе известное, преобразовывать нечто или изыскивать неизвестное. В этом ярусе возможны три класса:

1) гностическая деятельность (например, контроль, анализ, диагноз, экспертиза, досмотр и т.п.);

2) преобразующая деятельность (техника и технология в широком смысле слова, энергетика, транспорт, сельское хозяйство и т.п.);

3) изыскательная деятельность (исследования всех родов, расширение круга знаний как таковое).

В третьем ярусе по признаку основных орудий и средств труда в рамках каждого класса можно вычленить четыре отдела:

1) ручная деятельность (без дополнительных устройств и технических средств: органолептическая экспертиза, устные экзамены и другие виды оценочной деятельности);

2) «машинно-ручная» деятельность;

3) деятельность с применением автоматизированных систем;

4) функциональная деятельность (дирижер оркестра, балерина и др.).

В этой классификации видов и сфер человеческой деятельности находят свое место не только наука и техника, но и искусство (включая литературу) и игра (в узком, специальном смысле слова). Тем не менее этот подход поможет упорядочить представления об исторически сложившихся формах наук. Это можно изобразить в виде пирамиды, или дерева понятий (схема 1).

Схема 1.

Термины, употребленные в предложенной классификации, несмотря на их распространенность в обыденном словоупотреблении, нуждаются в дополнительном уточнении смысла, поскольку некоторые из них даже в профессиональной речи не всегда используются однозначно и правильно. Пунктирные стрелки отражают межпредметные и «междужанровые» связи и взаимодействия, о чем пойдет речь ниже. Сначала необходимо обсудить основные атрибуты науки, обозначенные на вышеприведенной схеме.

2.1. Естественные науки – науки о природе. Главные сферы естественных наук – материя, жизнь, Земля, Космос. Синонимичный термин – естествознание (калька немецкого Naturwissenschaften). Смысл этого термина близок к природоведению, но многие ученые и, в особенности, педагоги усматривают различие в этих терминах, уточняя, что естествознание – это точное знание обо всем, что действительно существует или возможно во Вселенной, а природоведение скорее представляет собой первоначальную экспозицию разнообразия и тенденций объектов явлений и событий, происходящих в природе, на вербальном (словесном, описательном) уровне, без широкого использования знаковых систем (например, математики).

Вот как определял естествознание один из научных авторитетов советской эпохи – математик, астроном, геофизик Отто Юльевич Шмидт (1891-1956): «Естествознание – наука о природе, совокупность знаний человека о природе, при помощи которых человек овладевает природой, подчиняет ее себе» (Шмидт О.Ю. Естествознание/ Большая Советская Энциклопедия. Т. 24. М.: ОГИЗ РСФСР, 1932. С. 559). В этом определении подчеркивается деятельная, «потребительская», прикладная сторона знания, что прямо согласовывалась с планами молодого Советского государства, направленными на переустройство мира, на изменение социальных систем и «покорение» природы. В соответствии с вышеприведенной пирамидой это определение относится сразу к «этажам» (1) и (1.2).

В настоящее время широко распространено более краткое определение: «Естествознание – совокупность знаний о живой и неживой природе. Синоним – естественные науки (в целом)» (Реймерс Н.Ф. Природопользование. М.: Мысль, 1990. С. 123).

2.2. Гуманитарные науки – науки, в отличие от естественных, имеют отношение к сознанию человека, его творческой деятельности и в целом к человеческому обществу. Сфера гуманитарных наук – духовный мир человека, его интересы; общественные науки: история, экономика, право, политология, социология, философия и др. Как уже было сказано выше, сами по себе литература, искусство, религия науками не являются, но будучи сферой интересов и деятельности человека, порождают соответствующие гуманитарные науки – литературоведение, искусствоведение, религиоведение и т.п.

2.3. Фундаментальные науки – науки, нацеленные на приращение нового знания не столько в форме коллекции фактов, сколько в обобщенном виде, в форме законов, управляющих поведением и взаимодействием основных (базисных) структур природы, общества и мышления. Эти законы и структуры изучаются как таковые, в «чистом виде», безотносительно к их природной ценности и возможному использованию. Иногда фундаментальный аспект науки кратко иллюстрируют обязанностью ученого-фундаменталиста: он должен, прежде всего, тщательно изучать свой предмет и расширять объем знаний о нем. «Движителем» его деятельности является возникновение научных проблем (подробное об этом понятии – ниже), а не интересы возможного применения на практике.

Примеры фундаментального подхода к науке в прошлом общеизвестны. Например, Майкл Фарадей (1791-1867), английский физик и химик, сформулировал представление об электромагнитном поле, задавая вопрос – какова связь между электричеством и магнетизмом? Можно ли «превратить» одно в другое? При этом он, скорей всего, был далек от идеи создания на основе полученного знания электродвигателей и генераторов электрического тока. Или, как отмечают историки науки, Эрнест Резерфорд (1871-1937), английский физик, предложивший закон радиоактивного распада (за что был удостоен Нобелевской премии), был далек от оценок прикладной значимости самого явления радиоактивности, так же, как и его предшественник Антуан Анри Беккерель (1852-1908), французский физик и инженер.

2.4. Прикладные науки – науки, цель которых состоит в применении результатов фундаментальных наук для решения не только познавательных, но и социально-практических проблем. На основе прикладных наук формируются различного рода технологии, иными словами, «рецепты» применения фундаментальных идей и экспериментальных разработок в практику, в технику. Примеры таких наук – сопротивление материалов, аналитическая химия, перевод и переводоведение (прикладная лингвистика).

2.5. Экспериментальные науки – науки, опирающиеся на наблюдение и опыт, поставляющие эмпирические факты. Такие науки констатируют качественные и количественные характеристики объектов и явлений, относящихся к соответствующим объектным системам. Эта констатация может выполняться как на описательном (вербальном) уровне, так и с помощью инструментальных средств. В строгом словоупотреблении экспериментом называют научно поставленный опыт, наблюдение исследуемого явления в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и многократно воспроизводить его при повторении этих условий. Широко употребляется еще и термин «эмпирический», то есть «основанный на опыте». Термин «эмпирия» означает человеческий опыт, восприятие внешнего мира посредством органов чувств, органолептически, наблюдение (в отличие от эксперимента), осуществляемое в естественных условиях.

Таким образом, эксперимент связан в наблюдением, но не тождествен ему. В известном смысле слова «наблюдение» можно было бы назвать «пассивным экспериментом». Например, в астрономии происхождение кометы можно прослеживать и измерять самым тщательным образом, можно даже допустить и возможные (в будущем) формы воздействия на ее движение, но воспроизведение этого явления (если не фантазировать безудержно) по желанию наблюдателя исключено.

Простейший вид эксперимента – проверка, проба – качественный эксперимент, когда ставится задача выяснить, наличествует или отсутствует предполагаемое теорией (гипотезой) явление. Измерительный эксперимент более сложен, он предполагает возможность количественной оценки тех или иных событий или явлений.

В фундаментальных исследованиях получил распространение мысленный эксперимент. Это система мысленных процедур, проводимых над идеализированными объектами, распространенный прием получения научных знаний в теоретических науках (об этом – ниже). Разновидностью мысленного эксперимента можно считать математический эксперимент, проводимый с помощью ЭВМ. Мысленные, в том числе математические, эксперименты являются теоретическими моделями реальных (предполагаемых, возможных) экспериментальных ситуаций и проводятся с целью выяснения согласованности тех или иных теоретических принципов. Эксперимент присущ не только естественным наукам: и в общественных, и в гуманитарных науках также возможна и, строго говоря, необходима некая научная операция, имеющая черты эксперимента.

2.6. Теоретические науки – науки, осуществляющие приращение нового знания вне эксперимента путем рассуждений, логического анализа, доказательств различных теорем и других утверждений, выдвижения гипотез. Источником научных данных служат метрологически обработанные и представленные в виде обобщений эмпирические (экспериментальные) факты или абстрактные идеи и конструкты (объекты абстрактных научных теорий, например, ген в биологии, электрон, пси-функция в физике, радикал, катализатор в химии и т.п.). Новое знание на их основе возникает преимущественно в абстрактной сфере, так сказать, «карандашным» методом (или «на кончике пера»). Продуктом теоретических наук является обобщение на том или ином уровне, новое знание в форме теорий (в идеале – аксиоматизированных теорий), законов, принципов, а также гипотез и других форм обобщений, например, классификаций.

Таким образом, шесть рассмотренных выше «жанровых» аспектов науки отвечают на разные вопросы, что и позволяет выстроить классификационное дерево. Вот как это выглядит, если их свести в таблицу (табл. 1).

Следует иметь в виду, что приведенная классификация наук очень формальна и не всегда отражает реальную практику самих деятелей науки. В реальной жизни тот или иной ученый может сочетать разные «жанры» научной деятельности, как, например, Майкл Фарадей и итальянский физик Энрико Ферми (1901-1954), которые сделали крупный вклад как в экспериментальную науку, так и в теорию. Даже в математике, которая, казалось бы, давно оформилась в самодовлеющую науку, не имеющую в

Таблица 1.

приложениях «оправданий» своего саморазвития (точнее – «чистая» математика, распространен и такой термин), деятельность, например, русского ученого Пафнутия Львовича Чебышёва (1821-1894), именно так надо произносить его фамилию, невозможно однозначно охарактеризовать как фундаментальную или прикладную. Более того, источником ряда идей Чебышёва были инженерные задачи в области теории механизмов («коленчатый параллелограмм Уатта», «зубчатые колеса и т.п.), которые могли возникнуть только в сфере практики, т.е. в конечном итоге под влиянием опытных данных, эксперимента. В своей речи «Черчение географических карт» он говорил: «Сближение теории с практикой дает самые благотворные результаты, и не одна только практика от этого выигрывает, сами науки развиваются под влиянием ее: она открывает новые предметы для исследования или новые стороны в предметах давно известных… Если теория много выигрывает от новых приложений старой методы или от новых развитий ее, то она еще более приобретает открытием новых метод, и в этом случае науки находят себе верного руководителя в практике» (Чебышёв П.Л. Избранные труды. М.: Изд. АН СССР, 1955. С. 843).

Эту же мысль подчеркивал ученик Чебышёва, русский математик Александр Михайлович Ляпунов (1857-1918): «П.Л. Чебышёв и его последователи остаются постоянно на реальной почве, руководствуясь взглядом, что только те изыскания имеют цену, которые вызываются приложениями (научными или практическими), и только те теории действительно полезны, которые вытекают из рассмотрения частных случаев. Детальная разработка вопросов, особенно важных с точки зрения приложений и в то же время представляющих особенные теоретические трудности, требующие изобретения новых методов и восхождения к принципам науки, затем обобщение полученных выводов и создание этим путем более или менее общей теории – таково направление большинства работ П.Л. Чебышёва и ученых, усвоивших его взгляды (Цит. по: Чебышёв П.Л. Избранные труды. М.: Изд. АН СССР, 1955. С. 844).

Примат прикладной ценности науки, который особо подчеркивался в годы Советской власти, сохранился и по сей день, хотя самоценность теоретических и фундаментальных знаний вновь стала осознаваться обществом и правительственными кругами. Ушли в прошлое упреки в «бессмысленном теоретизировании», в спекуляции «идеалистическими измышлениями», в пособничестве буржуазной пропаганде и т.п. Вот пример, как «расправился» с генетикой некий «прогрессивно мыслящий» профессор:

«В изображении менделистов подлинную суть человека, как и всех живых организмов, составляет его наследственное вещество, некая «бессмертная, неизменная субстанция», покоящееся якобы в сокровенных недрах клеточного ядра, в мельчайших крупинках – генах… В течение сорока лет по почину шефа американского менделизма Томаса Моргана американские генетики изучают наследственность у мухи-дрозофилы. Тысячи опытов проведены над злосчастной мухой, обреченной размножаться в лабораторной пробирке. В результате этих исследований мушиное население, развивающееся в пробирке, объявлено моделью процессов видообразования, упрощенным подобием развития рас, разновидностей и видов. Из пробирки экспериментатора-дрозофилиста стали беззастенчиво черпать свою аргументацию проповедники расизма в социологии и политической экономии, в антропологии и этнографии, в биологии и медицине. <…> Американскими менделистам невозможно скрыть свое кровное родство с гитлеровскими учеными-изуверами, покрывшими себя позором в глазах всего прогрессивного человечества… Менделевская генетика, евгеника, расизм и пропаганда империализма в настоящее время неотделимы» (Студитский А.Н. Мухолюбы-человеконенавистники// Огонек, 1949, № 11.)

Под идеологическим прессом тормозилось развитие науки и даже разрушались отечественные научные школы многих актуальных направлений. Одни науки запрещались: генетика, психотехника, этология, евгеника, педология, кибернетика; в теоретических концепциях других дисциплин (квантовая механика, квантовая химия, теория информации и др.) усиленно разыскивались следы влияния философского идеализма; иные науки, например, история, извращались.

«Вся физиология была сведена к схоластически истолкованному учению И.П. Павлова, а в психологии было наложено вето на изучение бессознательных душевных явлений. В «незапрещенных» науках каралась приверженность теориям, на которые падало подозрение в идеализме» (Ярошевский М.Г. Сталинизм и судьбы советской науки/ Репрессированная наука. Л.: 1991. С. 10). Особенно в первые послевоенные годы, когда наша страна залечивала раны и разрушения, отношение к фундаментальным теоретическим исследованиям в области естественных наук было настороженным: без четко обозначенных перспектив прикладной значимости таких исследований было трудно снискать одобрение государственно-политических структур и даже общественного мнения. Тем не менее, уже в годы хрущевской оттепели (после 1953 г.), когда в нашей стране возникла мода на физику, снова вспомнили высказывание австрийского физика Людвига Больцмана (1844-1906): «Теория, несмотря на ее интеллектуальную миссию, является максимально практической вещью, некоторым образом, квинтэссенцией практики» (Больцман Л. О значении теории/ Статьи и речи. М.: Наука, 1970. С. 56).

Более того, все чаще стали обсуждаться смежные аспекты весьма формализованных наук, например, эстетические. В этом отношении интересна мысль немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936): «…Прирожденный математик становится в один ряд с великими мастерами фуги, резца и кисти, равным образом стремящимися облечь в символы, осуществить и сообщить другим тот великий распорядок всех вещей, который обыкновенный человек их культуры носит в себе, фактически им не обладая. Тем самым царство чисел становится отображением мировой формы, наряду с царством тонов, линий и красок… Ньютон, Гаусс, Риман были художественными натурами… Математика, таким образом, есть тоже искусство. У нее есть свои стили и периоды стилей. По своей сущности она, как полагает профан – даже философ, поскольку он рассуждает здесь как профан, – не неизменна, но, подобно всякому искусству, подвержена от эпохи к эпохе незаметным превращениям. Никогда не следовало бы излагать развитие больших искусств, не бросая взор – явно не бесплодный – на одновременную математику» (Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. М.: Мысль, 1998. С. 211).

Вот еще мнение известного европейского и американского математика и педагога Рихарда Куранта (1888-1972) и его коллеги Герберта Роббинса: «Математика содержит в себе черты волевой деятельности, умозрительного рассуждения и стремления к эстетическому совершенству (курсив мой, – Ю.Е.). Ее основные и взаимно противоположные элементы – логика и интуиция, анализ и конструкция, общность и конкретность… Без сомнения, движение вперед в области математики обусловлено возникновением потребностей, в большей или меньшей мере носящих практический характер. Но раз возникшее, оно неизбежно приобретает внутренний размах и выходит за границы непосредственной полезности. Совершающееся таким образом превращение прикладной науки в теоретическую наблюдается в истории древности, но не в меньшей степени также и в наши дни: достаточно принять во внимание тот вклад, который сделан в современную математику инженерами и физиками». (Курант Р. и Роббинс Г. Что такое математика? М.: «Просвещение», 1967. С.19).

Наконец, нельзя не обратиться к строкам Альберта Эйнштейна: «Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоской, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности. Но к этой негативной причине добавляется позитивная. Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни» (Эйнштейн А. Физика и реальность. Сборник статей. М.: Наука, 1965. С. 8).

Вероятно, это вечная проблема – соотношение между фундаментальными науками (иногда их отожествляют с теоретическими, но это не синонимы) и прикладными науками, непосредственно направленными на преобразование природных вещей, веществ и систем (включая социальные). Но здесь, разумеется, не будет предложено никакого конструктивного решения, поскольку наука – социокультурный саморегулирующийся феномен. В последующем изложении сосредоточимся в основном на естественных науках, поскольку это отражает компетентность и оправдывает компетенцию автора предлагаемого пособия.