Глава 10. Природанравственностииее основания

А. Общие замечания

Темой настоящей главы является человеческое поведе­ние. Начнем с определения терминов. Под поведением че­ловека мы имеем в виду не просто как люди себя ведут, а как они должны себя вести.

Смысл данного заголовка, таким образом, заключается в том, что существует такой феномен, как подлинно челове­ческое поведение, в отличие от более низших форм, каковы­ми являются формы поведения животных, и что мы должны вести себя подлинно человеческим образом.

Между поведением человека и поведением животного много общего. И животное, и человек, испытывая голод и жажду, стремятся их утолить. И животное, и человек нахо­дят себе пару и производят потомство. Это поведение про­диктовано природой, или, если хотите, инстинктом.

Но, проводя сравнение, мы очень скоро обнаруживаем, что человеческое поведение отличается от поведения живот­ного одним существенным параметром. Мы обладаем мо­ральным чувством, тогда как у животных, насколько мы зна­ем, его нет. Вы можете приучать свою собаку не входить в дом к соседу и не таскать у него со стола мясо. Чтобы она этого не делала, вы можете наказывать се каждый раз, как она это делает. Поскольку вторжение в дом соседа у нее бу­дет ассоциироваться с болью, она постарается этого не де­лать. Но, обучая ее не воровать, вы никогда не сможете объяс­нить ей, почему это безнравственно. Не имеет смысла при­водить ей какие-то доводы.

Однако именно доводы в пользу нравственности вызы­вают у людей больше всего вопросов. Скажите подростку:

260

261

"Ты должен слушаться своих родителей", и вы скорее всего получите в ответ: "А зачем?" Скажите кому-нибудь: "Тебе не следует лгать", и ваш собеседник ответит: "А почему не следует, если мне это удобно?" Аесли вы будете настаивать: "Лгать нельзя, потому что это безнравственно", в ответ вы, наверное, услышите: "А кто ты такой, чтобы навязывать мне свои нравственные нормы?"

Итак, мы видим, что людей интересует, почему наш долг как человеческих существ состоит в том, чтобы вести себя нравственно.

Этика и мораль

Тема настоящего раздела — человеческое поведение. Ос­новные термины, которые обычно используются в связи с обсуждением этих вопросов, — "этика" и "мораль" (или "фи­лософия морали"). Прежде чем мы приступим к подробно­му обсуждению нашей темы, объясним, как мы будем исполь­зовать эти термины.

Слово "этика" имеет не единственное значение. Преж­де всего оно служит названием особой дисциплины (срав­ните с другими аналогичными названиями, типа "физика" и "математика"), предметом которой является философия морали. Так, например, философии морали посвящен трак­тат Аристотеля "Никомахова этика"¹. В таком смысле "эти­ка" и "моральная философия" - взаимозаменимые терми­ны.

Однако эти значения совпадают не всегда. Они расходят­ся, например, когда мы говорим об этике медицины. Под "этикой медицины" мы подразумеваем кодекс поведения терапевтов, хирургов, психиатров и др., основанный на об­щих принципах морали, но содержащий в то же время и ука­зания, как эти моральные принципы должны применяться в конкретных ситуациях, когда врачам приходится принимать конкретные решения в своей каждодневной практике. "Этич­но ли, — спрашиваем мы, — удалить почки у умирающей женщины и пересадить их другому больному пациенту, не спросив разрешения у самой женщины или ее родственни-

ков?" Или: "Этично ли тайком продать эти почки состоятель­ному пациенту, а деньги оставить себе?"

В данном примере под этикой мы понимаем реальное правильное поведение, тогда как мораль — это фундамен­тальные принципы, которые регулируют и контролируют наше поведение, то есть в последнем случае мы имеем дело с теорией нравственности, тогда как в первом — с применени­ем теории на практике.

Почему так важно и полезно проводить различие между двумя этими понятиями? Рассмотрим несколько обыденных ситуаций.

1. Иногда применение основных моральных принципов на практике требует различных, зачастую — прямо противо­положных мер.

Возьмем, например, принцип, согласно которому мы дол­жны любить своих ближних, как самих себя, и потому не наносить им никакого вреда. В мире найдется десять тысяч способов применения этого принципа, в том числе ему под­чинены и правила дорожного движения. Мы должны делать все от нас зависящее, чтобы избегать аварий. Для этого су­ществуют правила, предписывающие, по какой стороне до­роге следует ездить. В одних странах принято правосторон­нее движение, в других — противоположное, левостороннее. Неважно, по какой стороне следует ездить, важно, чтобы все придерживались одного правила. Безотносительно к прави­лу движение по левой или правой стороне морально нейт­рально. Оба правила равно соответствуют моральному пред­писанию избегать происшествий, в результате которых ва­шему ближнему может быть причинен вред.

Рассмотрим более сложную ситуацию.

2. Достойная с моральной точки зрения цель может быть достигнута порочными с точки зрения морали средствами.

Рассмотрим фундаментальный принцип, согласно ко­торому муж должен любить свою жену и детей. На практи­ке это может означать, что он должен работать и содержать их. Предположим, что глава семьи не сумел найти себе ра-

262

263

боту и ему подвернулась возможность заработать на неза­конном распространении наркотиков. Этот заработок, ра­зумеется, решит проблему поддержания семьи. Но следует ли главе семьи браться за такую работу? Цель, которую он преследует, нравственна. Но средства, которые оказались в его распоряжении для достижения этой цели, безнрав­ственны.

Эта ситуация служит примером значения этического правила: цель не оправдывает средства. Неприемлемо с мо­ральной точки зрения использовать порочные средства под предлогом, что они служат достижению благой цели. Сред­ства должны быть сами по себе нравственными и независи­мыми от целей, которым они служат.

3. Иногда необходимо нарушать букву морального зако­на, чтобы соблюсти его дух.

Приведем пример, к которому часто прибегали древние философы. Моральный принцип гласит, что безнравствен­но нарушать клятвы.

Предположим, что человек на время взял у своего друга острый нож, поклявшись, что вернет его по первому требо­ванию. И вот наступил момент, когда друг пришел за своим ножом. Однако всем ясно, что он сошел с ума и требует нож, чтобы убить свою жену.

Что должен в этом случае сделать человек, позаимство­вавший нож? Должен ли он сдержать свое обещание и от­дать нож хозяину? Если он его сдержит, то будет способство­вать убийству жены его владельца. А это, разумеется, не бу­дет означать выполнения морального закона, который зап­рещает наносить ущерб своему ближнему.

Это значит, что ему не следует возвращать нож хозяину в данный конкретный момент. И хотя внешне он тем самым нарушит моральный закон, но внутренне останется верен его духу, так как смысл закона, предписывающего держать сло­во, направлен на то, чтобы предупреждать зло, обычно свя­занное с нарушением слова. Но приданных обстоятельствах,

отклоняющихся от нормы, сдержанное слово принесет зло, а отнюдь не предотвратит его.

4. В тех случаях, когда возможно следовать двум мораль­ным предписаниям одновременно, предпочтение должно быть отдано более высокому из двух законов.

Например, говоря, что ложь является нравственным злом, мы не осуждаем людей, которые во время Второй ми­ровой войны обманывали гестапо и не выдавали места, где скрывались евреи. Если бы эти люди сообщали правду, а в некоторых случаях просто молчали, то это бы вело к смерти скрывавшихся от гестапо евреев. Укрывавшие их люди сто­яли перед моральным долгом делать благо и проявлять ми­лость к евреям и перед моральным долгом говорить правду. Но в данной ситуации они не могли соблюсти оба этих мо­ральных долга. Следовало выбирать. И они справедливо де­лали выбор в пользу более высокого морального закона. Обманывая гестапо, они делали благо и для гестапо, мешая ему совершать грязные преступления.

Предварительные выводы

Из приведенных примеров мы можем видеть, что основ­ные моральные принципы могут быть ясными, тогда как правильный путь к их соблюдению может быть достаточно сложным. Но из этих примеров мы также видим, что следо­вание моральным принципам может быть сопряжено с при­нятием сложных решений. Это вместе с тем не означает, что обессмысливаются сами принципы.

Отметим между прочим, что можно найти параллели этой ситуации в науке и технике. Например, фундаментальным принципом полета летательных аппаратов является аэроди­намический профиль, то есть определенная форма крыла, которая обеспечивает летательному аппарату подъем. Этот принцип сам по себе исключительно прост, но применение его на практике в моделировании летательных аппаратов чрезвычайно сложно. В то же время ни одна из этих сложно­стей не подрывает правильности самого принципа.

264

265

Разумеется, теоретические моральные принципы недоста­точны сами по себе. Они должны применяться в соответству­ющей этической практике. Кто не слышал о знаменитом рим­ском философе-стоике и плутократе Сенеке (Iв. н. э.)? Он писал трактаты по философии морали, рассказывая людям, как им следует себя вести. Однако когда император Нерон убил свою собственную мать Агриппину, Сенека помог ему написать письмо в римский сенат, где давалось другое объяс­нение смерти Агриппины, которое тем самым покрывало преступление Нерона².

В то же время, если мы хотим вести себя добродетельно, одной практики недостаточно. Наша практика должна опи­раться на осознанную теорию морали, в терминологии ан­тичных философов — "рассудительность". Как говорит об этом Аристотель: "...невозможно ни быть собственно добро­детельным без рассудительности, ни быть рассудительным без нравственной добродетели... потому что как без рассу­дительности, так и без добродетели сознательный выбор не будет правильным, ибо вторая создает цель, а первая позво­ляет совершать поступки, ведущие к цели"³. Еще одно требование

До сих пор мы говорили о теории морали и практике мо­рального поведения (то есть об этике) и о том, почему и то, и другое необходимо. Если мы хотим быть нравственными людьми, мы должны не только понимать законы морали умом, но и правильно относиться к ценностям, которые стоят за эти­ми законами, и подчинять им свои чувства. Речь идет, конеч­но, не о слезливости или сентиментальности, а о соответству­ющей этим моральным ценностям эмоциональной реакции.

Наше понимание ценностей непосредственно определя­ет наше поведение. Если человек увидел, что у него горит дом, он не бросится в огонь спасать пачку сигарет. Если у него в доме был спрятан слиток золота, он может осмелить­ся проникнуть в дом, чтобы достать его. Но если в детской остались его двое маленьких детишек, то он может и риск­нуть своей жизнью, чтобы вытащить их из огня.

В минуты опасности, перед лицом гибели или искуше­ния, сугубо рационального понимания основных принципов и законов морали обычно недостаточно, чтобы уберечь че­ловека от нравственного компромисса. Во времена правле­ния деспотичных и жестоких римских императоров, типа Нерона или Домициана, многие члены Сената пресмыкались перед ними. И не потому, что не понимали моральных прин­ципов разумом, а потому, что не усвоили эти принципы на уровне чувств и эмоций. Жизнь была для них дороже нрав­ственной чистоты.

Итак, от предварительных наблюдений и объяснений мы переходим к основному вопросу, касающемуся морали, ко­торому и будет посвящена остальная часть данной главы. Мы не будем обсуждать детали этической практики, хотя они и чрезвычайно важны. Мы обратимся к вопросу, который ле­жит в сердце всех систем морали, а именно: каковы источ­ник и природа морального закона и моральных ценностей?

Б. Источник и природа морального закона

Вопрос о природе и источниках морального закона яв­ляется предметом острой дискуссии, и по нему существует большой разброс мнений. Каких бы взглядов вы сами ни придерживались, с точки зрения образования важно знать и другие позиции и понимать, почему разные люди занимают разные позиции.

Разговор на эту тему лучше всего начать с попытки ос­мыслить свой собственный опыт и опыт других людей. 1. Врожденное чувство справедливости

Все мы обладаем внутренним чувством справедливости. Оно есть даже у маленьких детей. Рассмотрим простую си­туацию. Два брата играли во дворе, как вдруг старший вых­ватил у младшего игрушку. Младший начал протестовать, выражая свой протест плачем и криком. На крик выбежала мама и увидела, как младший ударил старшего по лицу. Она не видела, как началась ссора и что ее зачинщиком был стар-

266

267

ший, ее любимец. Не разобравшись в чем дело, она нашле­пала младшего, призвала обоих к миру, забрала игрушку и ушла. Естественно, младший начал плакать и возмущаться: "Это нечестно! Я не виноват! Не я первый начал...".

Мы можем задаться вопросом: откуда у этого раздосадо­ванного малыша взялась идея, что мир должен быть устроен по справедливости, и все, что произошло, было абсолютно несправедливо? Как он смог прийти к этой мысли, не при­лагая особых к тому усилий? Понятно, что реакция мамы была для него и физическим, и эмоциональным шоком. Но если вспомнить наше собственное детство и опыт взрослой жизни, то можно предположить, что самым болезненным для мальчика в этой ситуации была не физическая боль, а трав­ма, нанесенная его чувству справедливости.

Чувство справедливости остается у человека и тогда, ког­да он взрослеет; хотя, постоянно сталкиваясь с несправед­ливостью мира, мы теряем восприимчивость ко злу и пре­вращаемся в циников. Иногда нам кажется, что чувство спра­ведливости не нужно, поскольку жизнь идет с ним вразрез. Встает вопрос: какое значение следует придавать чувству справедливости? Мы не изобрели его сами. Откуда оно взя­лось? Является ли оно надежным ориентиром в этом мире?

В связи с этим имеет смысл рассмотреть другие свой­ственные человеку чувства.

2. Эстетическое чувство

Это чувство мы тоже не придумываем сами. Мы с ним рождаемся. Оно для нас исключительно ценно, поскольку позволяет воспринимать красоту формы и цвета и наслаж­даться ею. В то же время бывает, что наше эстетическое чув­ство ранится уродством и безобразием. Именно эстетичес­кое чувство руководит нами, когда мы защищаем красоту и боремся, насколько позволяют силы, с безобразием.

Как говорилось во Введении к этой книге, восприятие красоты розы является в высшей степени субъективным опытом, чем-то таким, что мы переживаем глубоко внутри себя. Но когда мы показываем розу другим людям, мы ожи-

даем, что они тоже согласятся с тем, что она прекрасна, и у них не возникнет проблем с этой оценкой. Отсюда можно сделать два вывода. 1) Хотя оценка красоты является в выс­шей степени субъективным опытом, все же существуют объективные критерии, позволяющие решать, что красиво, а что - нет. 2) Каждый человек обладает врожденным чув­ством красоты. Если некоторые люди и не обладают им или даже отдают предпочтение безобразному, мы воспринима­ем их как отклонение от нормы или как своего рода дальто­ников, или как людей, страдающих нарушениями умствен­ных способностей, не позволяющими им правильно воспри­нимать форму или цвет. 3. Врожденная языковая способность

Другая важная врожденная способность - способность к усвоению и владению естественным языком. В свое время выдвигалась гипотеза, что человеческий язык является ре­зультатом эволюции звуков, издаваемых животными. В уп­рощенном виде это можно представить следующим образом. Вообразите себе, что обычная свинья, натолкнувшись на льва, издала крик ужаса. Предположим, что это событие по­вторилось несколько раз (с разными свиньями и разными львами) и другие свиньи, слышавшие этот крик ужаса, при­выкли связывать его с сигналом "лев!". Так рождается спе­циальный сигнал со значением "лев". На основе этих и дру­гих подобных ему примитивных сигналов, связанных с дру­гими реакциями, постепенно, в течение многих миллионов лет, якобы формируется человеческий язык. Для подтверж­дения этой теории проводились длительные эксперименты с человекообразными обезьянами, направленные на то, что­бы доказать, что их можно обучить языку. Ни один из них до настоящего времени не удался. Сторонник эволюцион­ной теории профессор Джордж Гэйлорд Симпсон высказал­ся по этому поводу вполне определенно: "Человеческий язык кардинально отличается от любой коммуникативной систе­мы животных. Это становится предельно ясным из сравне­ния его с сигналами животных, максимально напоминающи-

268

269

ми человеческую речь и обычно называемыми "языком жи­вотных". Звуки, издаваемые животными, представляют со­бой, на самом деле, междометия. Различие между междоме­тием животного и языком человека — это различие между нашим "Ой!" и фразой "Огонь горячий^"4.

"Исследование Дарвина и многие более поздние иссле­дования были направлены на то, чтобы проследить проис­хождение языка как эволюцию от источника, существовав­шего на земле до появления человека. Они не оказались ус­пешными. Как сказал один из современных специалистов в этой области: "Чем больше мы знаем об этом [то есть о ком­муникации обезьян и приматов], тем меньше эти системы, видимо, помогают нам в понимании человеческого языка"⁵.

"Более того, в настоящее время ни один из известных язы­ков не является примитивным в смысле существенной бли­зости к истокам языка. Даже люди, принадлежащие наиме­нее сложным культурам, обладают в высшей мере сложными языками, со сложной грамматикой и богатой лексикой, кото­рые предназначены для называния и обсуждения всего, что происходит в окружающем носителей языка мире...".

"...Самый старый из доступных для реконструкции язы­ков уже является современным, сложным и развитым с эво­люционной точки зрения"⁶.

Более того, как указывает в своих новаторских исследо­ваниях языка Ноам Хомский, американский лингвист и фи­лософ,⁷ сущность человеческого языка состоит не столько в использовании произвольных звуков (и слов), чтобы пред­ставлять вещи и идеи, сколько в способности понимать, а затем выражать с помощью синтаксиса логические отноше­ния между идеями.

Поразительно то, что эта способность проявляется у че­ловека в очень раннем возрасте. И дело здесь совсем не в том, какой язык ребенок начинает усваивать первым — русский, японский или якутский. Любой естественный язык усваи­вается с одинаковой легкостью. Какой бы язык ребенок ни начал слышать и усваивать, он уже с самого раннего детства

способен понимать внутренние логические отношения меж­ду его фразами и предложениями, передаваемыми с помо­щью синтаксических связей данного языка.

Так, ребенок может, например, понять такую сложную логическую связь, как гипотетическое условие. Когда мать говорит своему четырехлетнему ребенку: "Если ты сегодня будешь хорошо себя вести, то я куплю тебе мороженое", ре­бенок может понять логическое отношение между главным и придаточным предложениями и прекрасно осознает, что удовольствие от обещанного мороженого он получит толь­ко в случае примерного поведения.

Ни собаки, ни человекообразные обезьяны не способны на это, сколько бы слов, звуков, цветов, жестов они ни на­учились распознавать. Логика сложнейшего синтаксиса раз­говорного языка остается за пределами их интеллектуаль­ных возможностей: они не обладают врожденной языковой способностью, сравнимой с языковой способностью людей. Врожденная языковая способность человека определяет его возможность выучить любой язык, какой он захочет, и за­тем выражать свои мысли на этом языке⁸.

4. Еще раз о чувстве справедливости

Эстетическое чувство может быть усилено путем обуче­ния и практики, но это возможно только потому, что для него есть исходная основа. То же самое можно сказать и о языко­вой способности ребенка. Она может быть развита и усиле­на опытом, обучением и анализом, но только потому, что у человека, в отличие от животных, она основывается на врож­денных свойствах.

Вернемся к чувству справедливости, в частности к тези­су, с которого мы начали данный раздел. У взрослых людей оно развивается и подвергается испытанию жизненным опы­том. Но, как мы уже убедились, у детей оно есть уже в самом раннем возрасте. Складывается впечатление, что чувство справедливости, как и эстетическое чувство и языковая спо­собность, является врожденным. Это составная часть нашей человеческой природы.

270

271

5. Врожденная способность различать добродетели и пороки

Итак, мы видим, что человек обладает не только врож­денным чувством справедливости и несправедливости, но и врожденной способностью понимать, что одни действия и представления являются нравственными, а другие — без­нравственными. Отсюда проистекает сознание того, что че­ловек должен поступать правильно.

Рассмотрим, к примеру, ложь. Обратите внимание, как люди реагируют на ложь, причем не просто когда они рас­суждают о лжи на философском уровне, а когда сталкива­ются с ней в жизни.

Рассмотрим простую ситуацию. Человек А, ведущий де­ловые переговоры с человеком В, вдруг обнаруживает, что В его обманывает. Полный негодования А предъявляет В нео­споримые доказательства обмана и бросает ему в лицо обви­нение: "Вы мне лгали!".

Отсюда становятся ясными сразу же несколько вещей. Во-первых, А ожидает, что В признает силу обвинения и по­чувствует себя виноватым в гнусном нарушении морально­го закона. При этом A не развивает подробной философской аргументации, направленной на то, чтобы показать В, что лгать плохо. С точки зрения А и В, как и всякого другого че­ловека, ложь - это зло.

Разумеется, А прекрасно осознает, что лгут многие люди — как по пустякам, так и в серьезных ситуациях. Но в то же время А понимает, что те, кто лгут, включая В, пони­мают в глубине души, что лгать нехорошо. Об их понима­нии свидетельствует то, что, будучи уличенными во лжи, они чувствуют неловкость и стыд⁹.

Итак, А обвиняет В в том, что В лжет, и ожидает, что В, как и любой свидетель их разговора, согласится с общепри­нятой нормой, на основании которой строится обвинение Л. Какой же реакции мы ожидаем от В в ответ на обвинение? Сначала он может попытаться доказать, что он на самом деле не лжет. Если ему это не удается, он может пожать плечами

и уйти. Более вероятно, что он попытается найти себе оп­равдание, описав положение, в которое он попал, и страх, который и заставил его солгать. Но уже сам факт, что он пытается найти себе оправдание, показывает, что он действи­тельно понимает, что лгать нехорошо. Он допускает суще­ствование и справедливость всеобщего морального закона и затем пытается найти себе оправдание в своем проступке.

Но мог ли он пренебречь всеобщим моральным законом? Мог ли он сказать: "Конечно, я тебе все время лгал, но я не вижу в этом ничего особенного. Я всегда говорю неправду"?

Ложь паразитирует на правде. Лгун вводит своих слуша­телей в заблуждение потому, что они исходят из предпосыл­ки, что люди должны говорить правду. Если бы все лгали, то никто бы не верил тому, что говорится. Все отношения были бы разрушены, и семейная, и деловая жизнь стали бы невоз­можными. Социальная нестабильность превратилась бы в хроническую.

Ложь не соответствует тому, что есть на самом деле, и по­тому подрывает социальную безопасность. Лжец не просто передает ненадежную информацию. Он дискредитирует себя как ненадежного человека. Он пользуется доверием другого, чтобы предать его и нанести ему ущерб. Он подобен несущей конструкции здания, которая внешне выглядит надежной, а на самом деле проржавела. Считая ее надежной, строители могут использовать эту конструкцию по назначению и соору­дить дом, который может в любой момент обрушиться и по­хоронить под обломками своих создателей. Точно так же и лжец рискует похоронить себя под обломками своей лжи и усиливает предательскую ненадежность этого мира.

Принятое в обществе отношение к лгунам — их осужде­ние — и поведение самих лгунов (попытки найти себе оп­равдание ) свидетельствуют о том, что моральный закон, направленный против лгунов, так сказать, написан в сердце каждого человека. И это относится не только к закону про­тив лжи, но и к другим фундаментальным моральным зако­нам. Они являются врожденными.

272

273

6. Всеобщее осознание естественного закона

Тот факт, что некоторые моральные законы написаны в человеческом сердце, не означает, что все люди на земле на протяжении всего существования человечества придержи­вались этих законов или даже просто стремились их соблю­дать. Когда человек привыкает нарушать моральные зако­ны, его совесть успокаивается и смиряется с моральным злом. Обманщик может решить, что его поведение - признак ума и зрелости, приемлемый путь достижения успеха в учебе или спорте. Нечестный бизнесмен может подумать, что ложь и обман необходимы при ведении бизнеса, а недобросовест­ный политик — что это необходимая составляющая полити­ки.

Несмотря на все это, история свидетельствует о том, что основные моральные законы являются общепризнанными и всеобщими. В своей книге "Человек отменяется"¹⁰ К. С. Льюис приводит список принципов морали, общих для всех мировых цивилизаций. Он называет их "примерами есте­ственного закона" и объединяет в 8 групп.

1. Закон общего благоденствия.

Сюда он относит следующие правила: не убивай, не ра­зоряй; не будь рвачом, угнетателем, не клевещи; не очерняй, не лжесвидетельствуй, не делай другому то, что ты бы не хотел, чтобы делали тебе, а также соответствующие позитив­ные правила.

2. Закон благоденствия в конкретных областях жизни. Здесь речь идет о любви к своей жене, семье, родным и

стране.

3. Обязанности перед родителями, старшими и предка­ми.

3. Обязанности перед детьми и потомками.

4. Закон справедливости.

Здесь речь идет о справедливости в отношениях между полами, честности и справедливом суде.

6. Закон доброй веры и правдивости.

7. Закон о милости.

8. Закон о великодушии.

Сюда входит смелость, готовность пострадать во имя за­щиты других; предпочтение смерти перед жизнью в стыде и бесчестье; стремление избегать похотливых и непристойных мыслей и дел.

Но, наверное, каждого из нас одолевает искушение счесть те моральные законы, которых придерживалось человече­ство на протяжении многих веков, устаревшими. Давайте проведем "мысленный эксперимент". Сначала обратимся к представлению древнего египтянина о важных для него мо­ральных законах, а потом попробуем сопоставить то, что было важно для него, с тем, что говорит наша собственная совесть.

Список, который мы приводим ниже, содержится в еги­петской "Книге мертвых". "Книга мертвых" была своеоб­разным документом, который прилагался к телу умершего человека при подготовке его к погребению. Идея этого до­кумента в том, что человек после смерти должен предстать перед Последним Судом, решающим, допускать ли умер­шего к вечной жизни или нет. В этом документе содержа­лась своего рода "декларация", в которой сообщалось, что человек не совершал дурных поступков и не нарушал зако­нов нравственности. Приведем некоторые пункты этой "декларации".

Я не чинил зла людям.

Я не совершил греха в месте Истины.

Я не творил дурного.

Я не кощунствовал.

Я не поднимал руку на слабого.

Я не делал мерзкого пред богами.

Я не был причиною недуга.

Я не убивал.

Я не приказывал убивать.

Я никому не причинял страданий.

Я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее.

Я не обманывал и на пол-аруры.

274

275

Я не крал.

Я не завидовал.

Я не совершал прелюбодеяния¹¹.

Цель нашего "мысленного эксперимента" заключается не в том, чтобы определить, действительно ли умерший егип­тянин жил в соответствии с тем, что говорилось в его "дек­ларации", а в том, чтобы ответить на три вопроса.

1. Каковы с точки зрения древнего египтянина важнейшие моральные законы, предписанные человечеству?

2. Можете ли вы сказать, что какие-то из этих моральных законов совсем не были законами и что не имеет значения, если кто-то в нашем мире их нарушает?

3. Можете ли вы заключить, что существуют некоторые врожденные законы, существовавшие во все времена и у всех народов?

Но если существуют моральные законы, которые не при­думаны человеком, а, так сказать, написаны в его сердце, мы должны задаться вопросом, как они там появились, кто их там написал. Но прежде чем обсуждать эти вопросы, мы ос­тановимся еще на двух врожденных чувствах. 7. Стыд и совесть

Каждый знает из своего личного опыта, что нам дано два внутренних механизма для удерживания нас от нарушения моральных законов или в случае их нарушения служить внутренним голосом, говорящим о неправильности нашего поведения. Один из них — это совесть, а другой — чувство стыда. Совершенно очевидно, что мы не придумали их сами, поскольку оба они приносят достаточно много хлопот и бес­покойства, настолько докучая некоторым людям, что после­дние пытаются их игнорировать или подавлять.

Совесть выступает судьей над поступками, которые мы собираемся совершить, и либо санкционирует их как достой­ные, либо протестует против них и наполняет нас беспокой­ством по поводу самой мысли о том, что мы можем пойти на них. И если вопреки своей совести мы все-таки совершаем какой-то поступок, противоречащий моральному закону,

совесть поднимает свой голос и изводит нас своими посто­янными обвинениями или наполняет нас чувством вины.

Другой механизм — это чувство стыда, который так же, как и совесть, предупреждает нас о позоре, который нам гро­зит в случае поступка, идущего вразрез с моральными прин­ципами. И если мы все же решаемся на плохой поступок и он становится известным, то мы реагируем не только эмо­ционально, но и физически — краснея перед свидетелями. Более того, даже если "тайное не становится явным", это внутреннее чувство заставляет нас стыдиться самих себя.

Оба эти механизма стоят на страже всеобщего морально­го закона. Если они часто подвергаются грубому насилию, то могут перестать действовать. Один древний писатель со­крушался о людях, "сожженных в совести своей" (1 Тим. 4: 2), а другой обрушивался на своих в высшей степени раз­вращенных современников — как на обычных людей, вроде торговцев, так и на священнослужителей: "Стыдятся ли они, делая мерзости? Нет, нисколько не стыдятся и не краснеют" (Иер. 6: 15).

Что из всего вышесказанного следует?

Что же мы можем, в конце концов, сказать обо всех этих врожденных чувствах и механизмах: чувстве справедливос­ти, эстетическом чувстве, языковой способности, понимании и осознании фундаментальных моральных законов, совести и чувстве стыда?

Будь мы неодушевленными, пусть и сложными механиз­мами, типа самолетов, мы бы сразу же ответили на этот воп­рос. Кабина современного самолета оборудована разнооб­разными приборами: световыми и звуковыми индикатора­ми, радарами, которые помогают пилоту управлять само­летом. Они показывают высоту, направление и скорость движения, количество топлива и предупреждают пилота об опасности. И хотя он должен принимать решение сам, эти приборы были специально созданы, чтобы он мог руковод­ствоваться их показаниями и помогать ему в принятии ре­шений.

276

277

Таким образом, напрашивается естественный вывод: врожденные чувства и способности человека также были специально задуманы и даны ему, чтобы помогать в приня­тии решений.

Вот что мы читаем о них в Библии: "...когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело зако­на у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна дру­гую..." (Рим. 2: 14-15).

В этом отрывке говорится, что Бог использовал два пути, чтобы люди познали Его моральный закон. Первый путь зак­лючался в постепенном раскрытии требований Его закона через десять заповедей, данных Моисею и истолкованных ветхозаветными пророками, а затем — через проповеди Иису­са Христа (такие как Нагорная проповедь) и нравственные наставления Его апостолов.

Но тот факт, что это учение о нравственности к тому вре­мени не распространилось среди язычников повсеместно (о чем свидетельствует фраза "язычники, не имеющие закона" (стих 14), то есть закона Моисея), отнюдь не означал, что Бог оставил языческие народы в полном незнании Своего морального закона. Когда Творец создал человека по Свое­му образу и подобию, то Он написал основные принципы и требования Своего морального закона у него в сердце. От­сюда — универсальность этого закона.

Но отсюда же проистекают власть и авторитет мораль­ного закона. Если, скажем, пилот самолета не принял во вни­мание показания приборов и в результате этого самолет по­терпел аварию, а сам пилот выжил, то ему придется давать объяснение, почему он проигнорировал сигналы опасности, которые можно было увидеть по приборам. Более того, свое объяснение ему придется давать не индикаторным устрой­ствам, и не самому себе, а своему руководителю, который отвечает за порядок на авиапредприятии, а также владель­цам этого предприятия, по приказу которых индикаторные

устройства, позволяющие судить о критичности ситуации, были помещены в кабину пилота.

Если же именно Бог-Творец написал основные принци­пы и требования Своего морального закона в наших серд­цах, то именно перед ним мы должны будем отвечать за свои поступки, противоречащие моральным принципам.

Моральные принципы в наших сердцах были написаны Богом не так, как, скажем, программируется компьютер, ко­торый впоследствии автоматически работает по данной про­грамме, а скорее так, как в кабину пилота встраивают рада­ры и индикаторные устройства, со всеми их экранами, щит­ками и прочими приспособлениями, позволяющими пило­ту принимать правильные решения и вести самолет по кур­су. Человеческие существа обладают свободной волей: они могут принять решение выполнять требования Божьего морального закона — что, на самом деле, они обычно и дела­ют. Но они свободны и пренебречь моральным законом, от­вергнуть его или исказить, то есть сделать то, что мы все-таки делаем достаточно часто.

Таким образом, если моральные законы действительно на­писаны у нас в сердцах Богом, отсюда вытекает чрезвычайно серьезное следствие, к которому мы обратимся ниже (см. с. 325 и след.; 332 и след.). А пока ограничимся следующим кратким замечанием: каждый из нас как моральный субъект связан не просто с неодушевленным кодексом, а с Личностью. И если это отношение построено на взаимном уважении, тогда соблю­дение моральных законов является не просто вопросом следо­вания некой норме, а подлинно личностным отношением.

Но как всем нам хорошо известно, это объяснение источ­ника и авторитета моральных законов для ряда людей явля­ется неприемлемым. Во-первых, они не верят в Бога, а во-вторых, они считают, что отношение к Богу как к силе, сто­ящей за моральным законом, было причиной бесконечных страданий и несчастий рода человеческого. Поэтому в сле­дующем разделе мы рассмотрим данное понимание нрав­ственности и вытекающие из него следствия.

278

279

В. Субъективна или объективна мораль?

В Разделе Б мы рассмотрели точку зрения, согласно ко­торой всеобщий характер и авторитет моральных законов исходит от Творца человечества, Бога. В данном разделе мы приступим к рассмотрению противоположной, атеистичес­кой, концепции морали и ее источников.

Здесь есть определенные трудности, в частности, связан­ные с вынужденной краткостью, обусловленной жанром учебного пособия. Одна из таких трудностей обусловлена тем, что не существует единой атеистической концепции морали. Их много: гуманистическая, марксистская, экзистен­циалистская и др., и они существенно отличаются между собой. Мы не будем останавливаться и на деталях этичес­кой практики, то есть на различиях этих подходов к тому, как конкретно могут применяться различные общие мораль­ные принципы в конкретных ситуациях. Мы будем анали­зировать только различия в понимании фундаментальных принципов морали самих по себе и источников этих прин­ципов.

В данном коротком обзоре не представляется возможным в равной мере осветить все разнообразные атеистические подходы к морали. Поэтому мы настоятельно рекомендуем читателю обратиться к обширному кругу первоисточников, а также к интерпретациям этических концепций в литера­туре по истории философии и в философских энциклопе­диях.

Итак, существует два важнейших вопроса, которые те­ист задает стороннику атеистической концепции нравствен­ности.

1. Обеспечивает ли атеистическое понимание морали некую абсолютную норму (или нормы), с помощью которой можно было бы оценивать истинность данных моральных принципов? Этот вопрос важен потому, что атеисты обычно возражают против теистического подхода, согласно которо­му источником морального закона во всей его полноте яв­ляется Бог. Суть их возражения состоит в том, что согласно

данной позиции моральный закон наделяется божественным абсолютным авторитетом, а такая власть, полагают они, на­носит ущерб человеческому достоинству и нравственной независимости и в конце концов низводит его до положе­ния морального раба.

Таким образом, вопрос, который задает теист своему оп­поненту, формулируется так: предполагает ли атеистичес­кий подход к нравственности абсолютную, авторитетную норму? И если предполагает, то какого она рода? И если он предполагает ее, то почему эта норма лучше соотносится с человеческой свободой, чем норма, установленная Богом? И если атеист не придерживается абсолютной объективной нормы в рамках своей системы, то не является ли эта систе­ма совершенно субъективной и потому произвольной?

2. Другой фундаментальный вопрос несущественно от­личается от первого, но его отличие, на самом деле, очень важно, по крайней мере, для объяснения некоторых специ­альных терминов. Итак, второй вопрос: существуют ли объективные нравственные ценности, или все нравственные ценности являются субъективными?

Значение терминов "объективный" и "субъективный"

Наша первая задача в данном разделе состоит в том, что­бы понять значение терминов "объективный" и "субъектив­ный" в данном контексте, а затем разобраться, почему так важно решить, являются ли нравственные ценности объек­тивными или субъективными.

Если мы говорим, что существуют объективные мораль­ные ценности, это означает, что есть такие моральные уста­новки, которые всегда правильны, независимо от чьих-то личных чувств и оценок, симпатий иантипатий. Таким об­разом, каждому человеку, когда бы и где бы он ни жил, сле­дует поступать в соответствии с ними. Это также означает, что есть такие установки, которые всегда неправильны, не­зависимо от того, что по этому поводу думают отдельные люди, группы людей или целые государства, и это также оз­начает, что никто не должен этим установкам следовать.

280

231

В то же время если мы говорим, что нравственные цен­ности субъективны, это означает, что они зависят от симпа­тий и антипатий, пристрастий и предубеждений отдельных людей. Один человек одобряет какие-то нравственные цен­ности, потому что они ему нравятся, другой может их отвер­гать, потому что они ему не нравятся. И не существует выс­шей абсолютной нормы, в соответствии с которой можно оценивать, какие нравственные ценности и установки явля­ются правильными, а какие неправильными.

Рассмотрим этот вопрос с другой стороны. Если говорит­ся, что моральные законы объективны, это значит, что они похожи на законы арифметики. Мы, люди, их не придумали сами: мы их открыли. На протяжении истории разные наро­ды изобретали разные системы чисел (например, древние вавилоняне использовали шестеричную систему, тогда как современные люди пользуются десятеричной системой). Но все эти придуманные людьми системы чисел передают одни и те же законы арифметики: никто эти законы не изобрел.

Предположим, ученик, решая задачу, получил ответ, что корень из 9 = 4. Учитель говорит ему, что это неправильный ответ, а правильный ответ будет корень из 9 = 3. Но это не значит, что учи­тель навязывает школьнику свои взгляды. Законы арифме­тики обладают для него точно такой же силой, как и для школьника. Правильность этих законов не зависит от взгля­дов на них учителя. Единственное различие между учите­лем и учеником в данном случае заключается в том, что у учителя было больше времени понять, что, согласно зако­нам арифметики, объективно правильно, а что объективно неправильно, и он, обладая этим знанием, учит своего пи­томца подчинить свое мышление объективным арифмети­ческим законам.

С другой стороны, те, кто отрицает объективность нрав­ственных ценностей и тем самым — существование какой бы то ни было абсолютной нормы, в соответствии с которой мы определяем, какие нравственные ценности верны и служат предписаниями для всех и каждого, а какие — неверны и не

являются обязательными, считают, что моральные законы изобретены разными людьми и группами людей в разные времена, чтобы соответствовать разным историческим ситу­ациям. Таким образом, они никогда не были и никогда не должны считаться универсально применимыми и подлежат постоянному пересмотру в зависимости от времени, места и обстоятельств.

При таком подходе нравственные ценности оказывают­ся подобными стилю одежды, который зависит от нацио­нальной традиции, климатической зоны, возраста человека и др.

Следствия субъективизма в понимании морали

1. Субъективизм в понимании морали в конечном итоге сводит нравственные ценности к вопросу вкуса.

Мы уже касались этого вопроса в Главе 8, а сейчас оста­новимся на нем несколько подробнее.

В вопросах вкуса никто не может считаться правым или виноватым. Вкус — это дело субъективных предпочтений. Если Наташа говорит: "Я обожаю шпинат", а Алексей гово­рит: "А я его терпеть не могу", то мы имеем суждения о двух диаметрально противоположных предпочтениях. Но мы не можем сказать, что какое-то одно из них неверно. Если На­таша не лицемерка, ее высказывание "Я обожаю шпинат" истинно: она действительно его любит, и никто не может этого отрицать. То же самое относится и к высказыванию Алексея.

Более того, Алексею не имеет никакого смысла утверж­дать, что Наташе не следует любить шпинат, а следует лю­бить свеклу, так же, как и он. "Следует" здесь ни при чем. Никто не обязан любить свеклу или не любить шпинат. Это вопрос субъективного вкуса.

Наташа, конечно, может сказать: "Тебе следует любить шпинат, потому что он тебе полезнее, чем свекла". Однако в таком случае Алексей имеет право ответить: "На каком ос­новании ты судишь, что шпинат для меня полезнее, чем свек­ла?" И тогда Наташе будет недостаточно сказать: "Это гово-

282

283

рит доктор N", так как Алексей может в свою очередь отве­тить: "А доктор М. говорит, что шпинат не полезен, полезна свекла". А когда мнения двух специалистов различаются (как это часто бывает буквально по всем вопросам), единствен­ный путь решить, кто из них прав, — это доказать то, что один из них прав, а другие не правы: а чтобы сделать это, нужно иметь некую норму, на основании которой можно оценить обе точки зрения и дать им сравнительную объективную оценку. Здесь мы подошли к такому этапу, на котором уже нельзя следовать субъективным суждениям.

Отсюда можно сделать вывод, что если бы моральные законы и ценности были вопросом субъективного вкуса и предпочтений, тогда мы никогда не смогли бы сказать, что предпочтение одного человека с точки зрения морали явля­ется верным, а предпочтение другого — неверным; или что мы можем предпочесть одну точку зрения и отвергнуть дру­гую.

Но посмотрите, к чему такая позиция ведет. Мы, напри­мер, никогда не смогли бы обвинить Гитлера в геноциде. Гитлеру достаточно было бы сказать: "Вам не нравится уби­вать евреев? Ну, и не убивайте. А мне нравится убивать ев­реев. Это просто вопрос вкуса. Кто вы такие, чтобы навязы­вать мне свой вкус?"

Далее. Если один человек просто скажет: "Я считаю, что геноцид отвратителен", а другой возразит: "Я думаю, что ге­ноцид приемлем", ни один из говорящих на самом деле ни­чего не говорит о геноциде. Оба просто сообщают что-то о самих себе, а именно, что один одобряет геноцид, а другой не одобряет. Если же другой человек ответит: "Я думаю, что геноцид приемлем. Это не преступление. Он избавляет че­ловечество от раковой опухоли", то это высказывание, ко­нечно, относится непосредственно к геноциду и дает ему моральную оценку. Но какое из этих высказываний являет­ся правильным с моральной точки зрения? Вы не можете этого определить, стоя на субъективных позициях. Для это­го нужна некая объективная моральная норма.

Но если не существует никаких абсолютных объектив­ных моральных норм, каким образом тогда решать этот воп­рос?

2. Можем ли мы считать моральные законы подобными правилам игры?

Возьмем, к примеру, футбол. Правила игры не являются вопросом индивидуального вкуса или предпочтения. Все игроки с обеих сторон должны соглашаться играть по пра­вилам. Кроме игроков, есть еще независимый судья. Он оп­ределяет, кто и когда нарушает правила, и в случае спора между командами разрешает его. Более того, в международ­ных соревнованиях правила устанавливаются группой меж­дународных экспертов и все команды со всего мира согла­шаются придерживаться этих правил. Таким образом, это не вопрос просто личного субъективного вкуса или националь­но-культурной традиции. Речь идет об объективных прави­лах и нормах. Однако эти правила явились результатом об­щего обсуждения и согласия, а не произвольного внешнего установления.

Но в таком случае, продолжают далее сторонники обсуж­даемой интерпретации природы морального закона, хотя футбольные правила являются в этом смысле объективны­ми, это не означает, что правила остаются всегда одними и теми же и никогда не меняются. Они могут меняться и вре­мя от времени меняются, так что правило, установленное пятьдесят лет тому назад, не допускается сейчас, и наобо­рот. Это происходит потому, что правила полагаются не бо­жественным авторитетом, а путем достижения согласия всех футбольных авторитетов мира, и если все они соглашаются изменить правила, чтобы сделать игру более интересной и увлекательной, то можно их изменять; и тогда то, что счита­лось недопустимым ранее, становится допустимым сейчас. И это правильно.

Почему же, в таком случае, мы не можем иметь объек­тивные нравственные ценности, организованные по тому же принципу: принятые на основе согласия всего человечества,

284

285

но открытые изменению и адаптации по мере того, как ме­няются жизненные условия человечества?

Это рассуждение кажется на первый взгляд вполне при­влекательным. Но аналогия, на которой оно построено, не­правомерна. И тому есть несколько причин.

1. Правила игры в футбол являются главным образом про­стейшими предписаниями. Так, во время игры запрещено брать мяч руками, и это правило не оказывает никакого вли­яния на нравственность игроков.

2. Футбольные правила не могут диктовать игроку говорить правду, любить своих детей, почитать родителей и т. д.

3. Следующий дефект обсуждаемой аналогии, предполага­ющей, что моральные законы могут быть установлены на основе общего обсуждения и согласия (как в футболе), зак­лючается в том, что сторонники этой концепции забывают, что футбол — не единственная игра, в которую играют люди. Есть и другие игры, и каждая из них имеет разные системы правил, и то, что допускается, скажем, в гандболе, запреще­но в футболе. Футболист не может сказать, что правила ган­дбола плохие, потому что они отличаются от футбольных. Никто не может сказать и то, что следует играть, скажем, в крикет, а не в хоккей. Каждый человек волен играть в те игры, которые ему нравятся, и, следовательно, руководствоваться теми правилами, которые приняты в данной игре.

Но можно ли считать это применимым к моральным зако­нам? Если "да", то на каких основаниях мы могли бы осуж­дать каннибализм? Каннибал бы просто сказал: "Я играю в другую игру, а ты кто такой, чтобы говорить, что моя игра хуже твоей?"

4. Но, может быть, мы несправедливы по отношению к рас­ сматриваемой аналогии? Те, кто предлагают эту аналогию, могут, например, апеллировать к следующему обстоятель­ ству: футбольная игра развивалась до того момента, пока разработанные для нее правила не были приняты на основа­нии всеобщего согласия. А теперь для каждого отдельного игрока или команды когда-то находившиеся в стадии разра-

ботки правила являются абсолютными и вполне объектив­ными. И потому если человечество смогло перейти к абсо­лютным правилам в футболе, почему мы не можем надеять­ся, что в один прекрасный день человечество созреет настоль­ко, что все люди мира признают единый нравственный ав­торитет, который сделает в области нравственности то, что было сделано в футболе, то есть установит объективный, всеобщий, абсолютный моральный закон?

Интересная идея. Давайте допустим — хотя это будет очень смелое допущение — что это на самом деле произош­ло и что этот единый для всего мира авторитет установил абсолютный закон, согласно которому насилие является аб­солютно безнравственным. Эволюционист Майкл Рьюз пи­шет, что если бы разумные существа с галактики Андромеда (если они там вообще есть) прилетели на Землю, то мы бы обнаружили, что они не считают насилие безнравственным, поскольку, согласно Рьюзу, их эволюционная история мо­жет быть совершенно отлична от нашей¹².

В этом случае, видимо, было бы необходимо назначить (разумеется, на основе всеобщего согласия) галактический нравственный авторитет для утверждения всеобщей межгалак­тической нравственной системы, обязательной для всех жи­телей всего мира, которые могут существовать во Вселенной.

В связи с этим мы со всей серьезностью утверждаем, что, в действительности, такой галактический авторитет суще­ствует и он называется Богом. Однако все дело в том, что атеисты, видимо, не стали бы возражать против всеобщего нравственного авторитета, который бы утвердил всеобщий закон, если бы этот авторитет, был установлен путем всеоб­щего согласия людей, а не Богом.

Но основанные на эволюционном подходе рассуждения Майкла Рьюза по поводу нравственности гипотетических жителей Андромеды увели нас в область фантазии, тогда как нам нужна мораль, отвечающая нашим земным нуждам.

Мы не можем ждать, пока возникнет некая всеобщая си­стема морали, которая до сих пор существует как гипотети-

286

287

Все мы, разумеется, приветствуем искренние усилия Организации Объединенных Наций, направленные на дос­тижение всеобщего согласия в вопросе о необходимости по­кончить с агрессией и насилием, ограничить политические амбиции, добиться повсеместного соблюдения прав челове­ка, покончить с эксплуатацией третьего мира, побороть ни­щету, запретить распространение вооружений, способство­вать справедливому распределению материальных благ и т. д. Ни один человек доброй воли не пожелает уступить уже достигнутых позиций в решении этих вопросов.

Но совершенно очевидно, что для Организации Объеди­ненных Наций как выборного международного органа чрез­вычайно сложно добиться всеобщего согласия даже в теории (не говоря уже о политической, социальной и экономической практике), не беря на себя ответственность в обсуждении и укреплении всеобщей объективной моральной системы.

В любом случае крайне сомнительно, что политизирован­ный всеобщий мировой авторитет может быть разумным решением проблемы высшего авторитета и сподвижника в вопросах морали. История тоталитарных режимов, которые утверждали свои моральные убеждения в качестве всеобщих не только в своих странах, но и стремились насадить их во всем мире, полна жестокости, угнетения, отрицания свобо­ды совести. В то же время прямо противоположные по свое­му характеру политические системы, основанные на воле­изъявлении демократического большинства, вряд ли служат разрешению вопросов морали. Всегда ли большинство (или меньшинство) приходит к справедливому решению? И ка­ким образом вы бы могли судить о том, кто прав — большин­ство или меньшинство, — если бы не существовало высшего морального авторитета над ними?

Но теперь пришло время атеистам сказать, как они справ­ляются с этой проблемой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Никомах - имя сына Аристотеля. Книга назвала так либо потому, что Аристотель посвятил ее своему сыну, либо потому, что Никомах был каким-то образом причастен к се созданию, например, к редактированию.

2. Тацит. Анналы. XIV. 11. См. также: Ошеров С. От Рима к миру / Сенека Луций Алией. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 340.

3. Аристотель. Никомахова этика // Соч.: В 4 т. М.. 1984. Т. 4. Книга VI.13 (1144БЗЗ - 1145а5).

4. Simpson G. G. The Biological Nature of Man // Science. 1966. Vol. 152.April 22.P. 476.

5. Ibid. P. 477.

6. Ibid.

7. Хомский H. Аспекты теории синтаксиса. M.: Изд-воМГУ, 1972; Chomsky N. Rev. of: В. F. Skinner. Verbal Behaviour // Language. 1959.35: 26 - 58; Knowledge of Language: Its Nature, Origin and Use. N.Y., 1986.

8. Coвремени Дж. Дж. Симпсона и первых работ Н. Хомского уче­ные, разумеется, далеко продвинулись в изучении вопроса об обучении животных естественному языку. Единого мнения по этому вопросу до сих пор нет. Но естественный язык продолжает оставаться камнем пре­ткновения для эволюционной теории. Более подробно см. выше Гл. 6, написанную Норманом Фрэзером.

9. Теория, которая лежит в основе детекторов лжи, заключается в том, что сообщение ложной информации сопровождается поддающимися из-мерению сигналами, которые показывают изменения физического состо­яния человека.

10. Lewis С. S. The Abolition of Man. Collins, Fount Paperbacks, 1978. P. 49-59.

11. Поэзия и проза Древнего Востока / Под ред. И. Брагинского. М.: Худ. лит. 1973. С. 71-72.

12. Ruse М. Is Rape Wrong on Andromeda? // Regis E. Jr. (ed.) Extraterrestrials. Cambridge, 1985.P. 60 - 67.

288

289