Из океана приветствий Льву Толстому.

Прислушаемся же к голосам юных и старых жизней, ученых и малограмотных людей, представителей так называемой умственной культуры и тех отдающих всю жизнь на земле трудовых народных масс, которые до сих пор многие склонны считать бессознательными, невежественными, косными, дикими стадами, между тем как одно содержание приветствий представителей трудовых масс Толстому показывает огромную работу мысли в народе, обнажает с поразительной яркостью не только то искание правды, которое всегда с такою силою жило в народе, но показывает, насколько уясняется в народе сознание той правды, воплощение который в окружающем жизни могло бы превратить наш печальный мир в обетованную землю для всех трудящихся и обремененных. Начнем с приветствий, имеющих биографическое значение. Вот приветствие, напоминающее о том, что Лев Толстой был когда-то военным. "Пятая батарея 38 артиллерийской бригады, бывшая двадцать четвертая, почитая счастьем, что вы служили в ее рядах, поздравляет вас в восьмидесятую годовщину и возносит молитвы всевышнему: да дарует он вам силы еще много работать на пользу человечества". Вот приветствие из Казани, где прошли года юности Льва Николаевича. Старый казанский университет, в стенах которого он учился, безмолвствует, но зато молодое, демократическое несет свет знания в среду трудового народа. Казанское общество народных университетов чествует "неустанного искателя правды и смысла жизни, великого художника и мыслителя, апостола света, добра и братского единения", Глубоко трогательны приветы будущей России, представителей новой жизни, приветы сердец, несущих в себе семена лучшего грядущего, приветы юности, в которой, несмотря на все ужасы и душевную сумятицу наших дней, живы святые идеалы. В этих приветствиях, дышащих порою наивностью неопытного еще пера, ярко рисуется то, что более всего дорого в искателе и борце за истину лучшей части нашей молодежи. "Проповеднику мира и любви, порицателю всего низменного и пошлого, великому титану русского слова шлют сердечный привет все ученики Смоленских гимназий". "Мы присоединяемся и шлем вам, проповеднику любви, правды и свободы, наши пожелания. Вы научили нас презирать лицемерие, злобу и рабство. Живите долго, продолжая свою неутомимую работу исправления, очищения и облагораживания людей. Смоленские реалисты". "Великому учителю, дорогой мира, любви неустанно ведущему нас в царство света и правды. Екатеринбургские реалисты". Группа мценской молодежи приветствует писателя, "все время служившего делу раскрепощения человеческого духа". "Вечно молодому от молодежи. Группа курсисток". "Вы для нас источник воды, которым мы утоляем жажду познания истины, которая исцеляет нас от зла, струя которой ведет нас из мрака, к свету. Учительница". "Всероссийский учительский союз приветствует великого учителя учителей и народов. Пусть долго, долго не молкнет ваш мощный призыв к правде, любви и свободе". "Общество содействия народному образованию в Нарве благодарит за тот громадный образовательный и воспитательный материал, которым живет и будет жить народ". "Нарвское общество педагогии и гигиены приветствует в вашем лице педагога, основанием яснополянской школы открывшего новые педагогические горизонты и внесшего светлую струю в дело воспитания и обучения юношества, писателя, своими произведениями воспитавшего и воспитывающего целые поколения интеллигентных и народных масс, в особенности сильного своею проповедью нравственного обновления человека". "Киевское общество содействия народному образованию преклоняется пред духовной мощью апостола мирного труда, всепрощения, любви, правды, справедливости и свято чтит заветы великого яснополянского учителя, духовного вождя всех трудящихся на ниве народного образования. Темно еще на Руси, но свет и во тьме светит, и тьма его не объяст". "Рижское педагогическое общество приветствует служащего великим идеям добра, истины, единения и братства людей. Грядущая школа, основанная на началах широкой гуманности, будет достойным образом изучать ваши бессмертные творения и благоговейно чтить ваше имя". Лига образования "чествует в вашем лице писателя, обессмертившего, подобно Гомеру и Шекспиру, страну, где родился, великого педагога и учителя. Вместе со всем миром лига образования следила за борьбой вашего мощного духа с физическим недугом и теперь радостно уверена, что Россия сохранит еще на долгие годы вас, защитника всего светлого и лучшего, несмотря на все темные силы, дерзающие бороться с вами, властителем чувств и мыслей России". "В мрачные годы, когда над нашей родиной нависли свинцовые тучи, породившие рабство духа и убожество мысли, когда повсюду рыщет зверь и пугливо бродит человек, в эти дни ваше слово, обличающее насилие и ложь, наш мощный призыв к служению народу и правде, как моря шум, звучит неутомимо, и все передовое в России, как и все мыслящее человечество, проникнуто чувством благоговения и глубокий признательности к великому в своем одиночестве и одинокому в своем величии старцу за начертанные на нашем славном знамени идеалы, которые будят совесть, просвещают ум и воспитывают общество. Елисаветоградская общественная библиотека". "Более полувека вы изумляете мир художественными произведениями своего гения, широтою и смелостью ваших идеалов. Ваше могучее слово творит неисчислимое добро, пробуждая нравственное чувство, волнуя совесть и окрыляя мысль. Жизнь ваша - вдохновенное искание правды, истины и путей к счастью человечества. Вам, гордости нашей родины, шлем горячие пожелания. Живите долго на борьбу с властью тьмы. Профессора Петербургского политехнического института". И, наконец, из бесстрастных обычно "стен академии несется на этот раз также краткое, но горячее приветствие: "Великому художнику русского слова, безбоязненному искателю истины, неустанному проповеднику веры в силу добра и любви приносит поздравление от имени императорской академии наук вице-президент Никитин". Представители литературы приветствуют Толстого множеством адресов. Вот два-три из сотни адресов, лежащих перед нами: "Великий, могучий, правдивый, свободный русский писатель, воплощение мировой совести", - называет в своей телеграмме Толстого редакция "Одесского обозрения". "Присоединяем наши горячие приветствования к тем, которые шлются в этот день со всех концов мира великому художнику, неустанному и бесстрашному искателю правды. Редакция "Русского богатства". "Доблестный вождь свободного светлого духа, живи еще многие годы до тех пор, когда уничтожится дух тьмы и всемирной злобы, редакция "Царицынского вестника". Литературный фонд приветствует "непреклонную и бестрепетную борьбу за правду, в которой все черпают уверенность, что победа за светом, а не за тьмою". "Переносясь мысленно в центр России, - пишут железнодорожные служащие с Амура, - где вас, Лев Николаевич, приветствуют все поборники лучшего будущего, мы приносим вам свои лучшие пожелания, как великому художнику и великому, грозному своей правдой обличителю творящегося зла, Мы верим, что еще не раз прозвучит ваше могучее слово, призывая к ответу поработителей и угнетателей народа. От всей души желаем, чтобы при вашей славной жизни успел вздохнуть свободно, согретый взаимной любовью, могучей грудью измученный народ. Служащие технического отдела Амурской дороги". "Соединившему сердца всех народов, неустанному борцу за правду. Служащие правления московских кружевных фабрик". От служащих магазина Алафузова в Перми: "Дай бог вам увидеть то время, когда люди очеловечатся, и проповедуемые вами идеи восторжествуют". "Группа торговых служащих от Мариинского рынка в Петербурге искренне благодарит великого учителя и художника слова, который уже несколько десятков лет был и есть поборником, защитником и другом народа, призывал к братству, служил слабым, угнетенным и обездоленным, силою могучего богатырского таланта боролся с людской тьмою, невежеством и злом. Мы горды сознанием иметь счастье считать вас великим согражданином". От служащих сырной лавки: "Пользуясь случаем вашего юбилея, мы, люди будней, мелкого и незаметного труда, шлем вам свой привет и пожелания, чтобы ваш высокий ум и ваша глубоко гениальная мысль имели бы возможность еще долгие годы, как доныне, быть светочем и путеводною звездою для всего человечества на пути к достижению истины и обретению братской любви". Приказчик из Никольска-Уссурийского пишет: "Нас держали в темных подпольях, заграждали нам путь к свету и духовной жизни. Но теперь мы идем к свету и, приветствуя апостола света, желаем ему долгой жизни на радость и утешение всему темному трудовому народу". Необыкновенною силою сознания и стремления к свету звучит приветствие рабочего народа; "Рабочие завода Эльворти шлют земной поклон великому апостолу правды, проповеднику любви и сострадания к ближнему, бессмертному печальнику о трудящихся и обездоленных, великому мастеру слова, которому дано глаголом жечь сердца. Бичуя ложь и насилие, срывая маски с фарисеев и мракобесов, вы подняли высоко над землей факел истины и справедливости, освещая им человечеству тернистый путь в царство всеобщего братства и счастья. Ваше могучее слово, к которому чутко прислушиваются моря и земли, проникло и к нам, пасынкам судьбы. В нашей тяжелой трудовой жизни, с ее лишениями и невзгодами, мы не теряем веры в торжество света над тьмою и правды над ложью". Наборщики типографии газеты "Биржевые ведомости": "Глубокий поклон патриарху русской литературы, светочу русской мысли и свободы от скромных работников печатного слова, славному учителю добра и проповеднику народной правды от вышедших из народа". "В день 80-й годовщины вашей прекрасной жизни, - говорится в телеграмме рабочих бывшего судостроительного завода в Петербурге, - когда перед величием гениального образа вашего благоговейно склоняется мир, и ваше имя у всех на устах, только страна, на долю которой выпала великая гордость быть вашей родиной, не смеет громко поднять свой голос, приветствуя вас. Из душных мастерских завода мы, люди тяжелого труда и тяжкой доли, сыновья одной с вами несчастной родной матери, шлем вам привет, чтя в лице вашем национального гения, великого художника, славного и неутомимого искателя истины. Мы, русские рабочие, гордимся вами как национальным сокровищем и лишь хотели бы, чтобы и могучему созидателю новой России, рабочему классу, природа дала своего Льва Толстого". "Шлем привет неустанному работнику мысли, художнику слова, защитнику всех угнетенных пролетариев, силой великого таланта боровшегося с властью тьмы. Петербургские рабочие фабрики Мельцер". "Незаметные труженики желают долгой жизни для продления света, тепла и истины в тяжелую жизнь родины. Группа ремесленников". "Примите самую глубокую благодарность за отраду, почерпаемую в ваших великих творениях людьми скромного физического труда, значение которого для возможного на земле человеческого счастья вы так убедительно доказали всему миру. Здравствуй же долгие годы, защитник меньшей братии. Группа иркутских портных подмастерьев". Особенно трогательно в своей смиренной простоте приветствие трактирных половых: "Поздравляем мы вас с юбилеем 80-летия вашего в литературе; мы, половые служащие, вместе со всеми, кому дорого ваше вещее слово, желаем почтить этот день. Простите вы нас в том, что в этом письме нашем нет ученой словесной краски. Мы люди мало просвещенные, но мы тоже читали ваше творчество, в котором вы учите, как народный учитель, гениальной вашей идее, - она весть с самой истины, которая приводит человека к успокоению и усладе душевной и показывает верный путь человеку, откуда он произошел и куда ему стремиться - к богу". Так же глубоко трогательна величественная простота других крестьянских приветствий: "Не молчи, богом вдохновляемый старец, и живи многие лета. Крестьянин". "Живи на славу литературы и на просвещение нас, слепых. Крестьянин". "Другу природы посылаю на природе", - пишет крестьянин, изображая свое приветствие на куске березовой коры. "Великий писатель, сегодня тебе минуло 80 лет - поздравляем тебя с долголетней жизнью, которую ты посвятил для блага народа, который не весь еще тебя понял. Но настанет время, когда каждый будет сохранять в душе сказанное тобою слово. Пусть жизнь твоя продлится на многие лета. Крестьянин Вышневолоцкого уезда". "Дай бог, чтобы продлилась жизнь твоя, великий сеятель любви и правды. Крестьяне-колесники". Вот прекрасные строки крестьянки: "Шлю благодарность за ваш труд и любовь к народу. Золота я не имею, а если и найдется лепта для сооружения вашего памятника, то я уверена, что не хватит на всем земном шаре капитала купить те живые камни, что вы ковали для своего памятника, ибо эти камни есть живые слова, которые останутся в сердцах людей. Слово ваше не умрет во веки веков. С почтением остаюсь вас уважающая по убеждению христианка, а по званию крестьянка". В любви, благодарности к Толстому единодушно сливаются с русскими нерусские племена России: "Организованные христианско-мусульманские служащие города Казани приветствуют трудившегося на благо человечества и трудящихся масс". "Русские и татарские уполномоченные Алуштинской городской управы единодушно приветствуют могучего, всемирного властителя дум и чувств, мудрого учителя жизни, убежденного проповедника всепрощающей любви, славу и гордость нашего миролюбивого народа. Да просветится свет же ваш в душе каждого из людей, да воцарится меж всеми людьми по вашему слову благодатный мир и братская любовь". От латышей: "Ваши великие работы стали общим достоянием человечества, и бездольный наш латышский народ давно уже находит в них несравненные драгоценности. Наши сердца благоговеют перед вами". Латышское общество в Риге "благодарит за всю вашу любовь, за все, сделанное для человечества. Да будет ваша неисчерпаемая душа еще на долгое время нашим спутником". "Маститому старцу, просвещенному учителю современного поколения шлет свой горячий, полный глубокого уважения и благодарности привет группа финляндской молодежи и финляндских граждан. Да не умолкнет на многие лета живая совесть России". В числе приветствий встречаются приветствия представителей разных церквей, исповеданий и сект. Вот приветствие нескольких священников: "Поздравляю уважаемого Льва Николаевича с 80-летней годовщиной дня вашего рождения. Да сохранит вас господь еще на многие годы. Священник Московской губернии". "Великий писатель земли русской. Приветствую тебя. Да будет мир с тобою в знаменательный день юбилея твоего. Да простит тебе господь грехи вольные и невольные, и да хранит тебя господь, дорогой граф, и милует в дни старости твоея. Священник". "Богоискателю" шлет привет католический ксендз. "Привет свободному христианину от свободных христиан", - говорится в телеграмме свободно-христианской общины. "Поздравляем вас, - пишут сектанты из Сибири, - дорогой благодетель человечества, заступник за изгнанников, обиженных судьбой за религиозные убеждения. Искренно благодарные, молим всевышнего бога продлить вашу драгоценную жизнь земную на долгие годы". Возьмем еще наудачу ряд характерных выдержек из телеграмм разных отдельных лиц всевозможных классов и положений. "Мы счастливы, что живем в эпоху великого Толстого". "Приветствуем дающего нам хлеб насущный". "Приветствуем вас, как возлюбленного брата, указавшего смысл жизни. Да живет имя ваше вечно среди людей во славу бога, пославшего вас в мир". "Ваше великое учение, которого я последователь, дало всему миру ясное понятие о том, чем должен быть истинный христианин и к чему должно стремиться все человечество. Князь Константин Голицын". Вот письмо с надписью "апостолу, евангелисту и пророку": "Радуйтесь, плоды ваших благородных сеяний дошли до народа, и он уже отлично вас ценит и знает, кто его благодетель". "Когда у меня на душе после исполненного делается светло и радостно, - мне думается: верно, я сделала это как следует, как посоветовал бы сделать Толстой". "Желаем на многие лета продолжать так же глубоко бороздить мать сыру-землю, вырывать из нее плевелы для подготовки нивы, на которой борьба и ненависть сменились бы согласием и любовью". "Живите, светите, защищайте человека". "Вы - Толстой. Лучше, прекраснее, честнее, лучезарнее этого имени ничего не знаю. Старая женщина". И, наконец, простодушные, глубоко сердечные стихи слепой девочки:

О, гений земли православной, Писатель России державной, К спасению путь ты искал. Ты пищи небесной алкал. Нашел ты спасенья дорогу И к тесным вратам ты идешь, Ты трудишься, молишься богу, По божией правде живешь. За то ты получишь награду, Когда минет жизни конец. Получишь достойное, гений, Получишь достойный венец.

Этими искренними стихами слепого ребенка мы закончим пока наши выборки". Через две недели Л. Н-ч записывает в дневнике: "Понемногу выздоравливаю. Юбилеи - много приятного для низшей души, но труднее сделал для высшей души. Но жаловаться на себя не очень могу. Все понемногу выкарабкиваюсь. Нынче взял тетрадь именно для того, чтобы записать то, что утром и ночью в первый раз почувствовал, что центр тяжести моей жизни перенесся уже из плотской в духовную жизнь: почувствовал свое равнодушие полное ко всему телесному и не перестающий интерес к своему духовному росту, т. е. своей духовной жизни". Когда отошла вся масса приветствий и можно было подвести хотя приблизительно итог всем этим выражениям сочувствия, Л. Н-ч сам сделал это в общем открытом письме, которое и было напечатано и перепечатано многими русскими газетами. Вот это благодарственное письмо: "Когда я, еще несколько месяцев тому назад, услыхал о намерениях моих друзей праздновать мое восьмидесятилетие, я печатно заявил о том, что очень бы желал, чтобы ничего этого не делали. Я надеялся, что мое заявление будет принято во внимание и никакого празднования не будет. Но случилось то, чего я никак не ожидал, - а именно, начиная с последних дней августа и до настоящего дня я получил и продолжаю получать с разных сторон такие лестные для меня приветствия, что чувствую необходимость выразить мою искреннюю благодарность всем тем лицам и учреждениям, которые так доброжелательно отнеслись ко мне. Благодарю все университеты, городские думы, земские управы, различные учебные заведения, общества, союзы, группы лиц, клубы, товарищества, редакции газет и журналов, приславшие мне адреса и приветствия. Благодарю также всех моих друзей и знакомых, как в России, так и за границей, вспомнивших меня в этот день. Благодарю всех незнакомых мне людей, самых разнообразных общественных положений, вплоть до заключенных в тюрьмах и каторгах, одинаково дружелюбно приветствовавших меня. Благодарю юношей, девушек и детей, приславших мне свои поздравления. Благодарю лиц духовного звания - хотя очень немногих, но приветствия которых тем более дороги для меня, - за их добрые пожелания. Благодарю также тех лиц, которые вместе с поздравлениями прислали мне тронувшие меня подарки. Сердечно благодарю всех, приветствовавших меня, и в особенности тех из них, которые (большинство обращавшихся ко мне) совершенно неожиданно для меня и к великой моей радости выражали в своих обращениях ко мне свое полное согласие, но не со мною, а с теми вечными истинами, которые я старался, как умел, выражать в моих писаниях. Среди этих лиц, что было мне особенно приятно, было больше всего крестьян и рабочих. Извиняюсь в том, что не имею возможности отвечать отдельно каждому учреждению и лицу, прошу принять это мое заявление как выражение моей искренней благодарности всем лицам, выразившим в эти дни свои добрые чувства, за доставленную ими мне радость". Возьмем страничку октябрьского дневника Л. Н-ча. Как прекрасно выражено в ней то восторженное настроение его, которое почти не покидало его за последние годы его жизни: "Какая ни с чем не сравнимая, удивительная радость, и я испытываю ее - любить всех, все, чувствовать в себе эту любовь, или, вернее, чувствовать себя этой любовью. Как уничтожается все, что мы, по извращенности своей, считаем злым, как все, все становятся близки, свои... Да не надо писать, только испортишь чувства. Да, великая радость. И тот, кто испытал ее, не сравнит ее ни с какой другой, не захочет никакой другой и не пожалеет ничего, сделает все, что может, чтобы получить ее. А для того, чтобы получить ее, нужно одно, небольшое, но трудное в нашем извращенном мире - отучить себя от ненависти, презрения, неуважения, равнодушия ко всякому человеку. А это можно. Я сделал в этом отношении так мало, а уже как будто вперед получил незаслуженную награду, С особенной силой чувствую сейчас, или скорее, чувствовал сейчас на гулянье эту великую радость любви ко всем. Ах, как бы удержать ее или хоть изредка испытывать ее. И довольно". Одна из записей ноябрьского дневника Л. Н-ча выражает то физическое ослабление памяти и чувства зрения у Л. Н-ча в эти годы, которое шло параллельно с его духовным ростом: "Гуляю, сижу на лавочке и смотрю на кусты и деревья, и мне кажется, что на дереве большие два как бы ярко-оранжевые платка; а это на вблизи стоящем кусту два листка. Я отношу их к отдаленным деревьям, и это два большие платка, и ярко-оранжевые они оттого, что я отношу цвет этот к удаленному предмету. И подумал: весь мир, какой мы знаем, ведь только - произведение наших внешних чувств". Рядом с этой светлой волной приветствий поднималась и грязная муть злобных шипений врагов света, под руководством, конечно, служителей церкви. Одной из наиболее циничных выходок против Л. Н-ча отличился епископ Гермоген. Вот образчик его "духовного" красноречия: "Окаянный, презирающий Россию, Иуда, удавивший в своем духе все святое, нравственно-чистое, нравственно-благородное, повесивший сам себя, как лютый самоубийца, на сухой ветке собственного возгордившегося ума и развращенного таланта". Эта злобная ругань огорчила Л. Н-ча, и он проникся, искренней жалостью к автору ее и написал ему следующее письмо: "Любезный брат Гермоген. Прочел твои отзывы обо мне в печати и очень огорчился за тебя и за твоих единоверцев, признающих тебя своим руководителем. Допустим, что я в заблуждении, и что, как ты говоришь, я своим заблуждением совратил многих людей с пути истины на путь погибели. Я - заблудший, я - вредный человек, но ведь я - человек и брат тебе. Если ты жалеешь тех, кого я погубил своим лживым учением, то как же не пожалеть того, кто, будучи виновником погибели других, сам наверно погибнет. Ведь я - тот человек и брат тебе. Понятно, что ты как христианин, обладающий истиной, можешь и должен обратиться ко мне со словом увещания, укоризны, любовного наставления, но единственное чувство, которое тебе, как христианину, свойственно иметь ко мне - это чувство жалости, но никак уж не то чувство, которые руководило в твоих обличениях. Не буду говорить о том, кто из нас прав в различном понимании учения Христа. Это знает только бог. Но одно несомненно, в чем и ты, любезный брат, в спокойные минуты не можешь не согласиться, - это то, что основной закон Христа и бога есть закон любви. И вот, следуя этому закону, обращаюсь к тебе. как брат к брату, как старший брат к младшему, с любовным словом укоризны и увещания. Нехорошо поступил ты, любезный брат, отдаваясь недоброму чувству раздражения. Нехорошо это для всякого человека-христианина, но вдвойне нехорошо для руководителей людей, исповедующих христианство. Пишу тебе с тем, чтобы просить тебя потушить в себе недоброе чувство ко мне, не имеющему против тебя никакого другого чувства, кроме любви и сожаления к заблуждающемуся брату, и восстановить в себе свойственное людям чувство любви друг к другу. Если словами этими я огорчил тебя, то прости меня. Я ничего не желаю, кроме добра тебе. Буду очень благодарен, если ответишь мне.

Любящий тебя брат Лев Толстой".

Но он не решился прямо послать это письмо адресату, а отослал своей сестре монахине Марье Николаевне при следующем письме: "Прочел, милый друг и сестра Машенька, твое письмо к Душану. Оно очень, почти до слез, тронуло меня и твоей любовью, и тем истинным религиозным чувством, которым оно проникнуто. Посылаю тебе письмо к Гермогену. Пожалуйста, не выпускай его из рук, дай у себя прочесть, если найдешь нужным, но не давай списывать. Я не послал письмо потому, что оно не стоит того, а главное, оттого, что le beau role слишком на моей стороне. Как будто я хвалюсь своим смирением. Целую тебя, милый друг.

Очень любящий тебя брат Левочка".

Страничка дневника того времени снова указывает нам на глубокую внутреннюю работу, совершавшуюся во Л. Н-че, и на тот руководящий принцип, которым была проникнута вся его моральная жизнь. "3 декабря. Очень хорошее душевное состояние. Много спал. Начал с того, что увидал в себе всю свою мерзость, преобладание славы людской над настоящими требованиями жизни. Увидал это (что и давно чуял) и при тяжелом чувстве от письма какой-то женщины, упрекающей меня за письмо, и по тому, с каким интересом, читая газеты, искал глазами слово "Толстой". Как еще я далек от чуть-чуть порядочного, как плохо! Сейчас пишу это и спрашиваю себя: и это пишу я не для тех ли, кто будет читать этот дневник? Пожалуй, отчасти да, работать надо над собой; теперь, в 80 лет, делать то самое, что я делал с особенной энергией, когда мне было 14-15 лет: совершенствоваться, только с той разницей, что тогда идеалы совершенства были другие: и мускулы и вообще то, что нужно для успеха среди людей. Ах, если бы приучиться всю, всю энергию класть на служение богу, на приближение к нему! А приближение к нему невозможно без служения людям. А если бы я жил в пустыне и умирал никому неизвестный, я все-таки наверное знаю, что мое совершенствование, приближение к нему - нужно. Помоги, помоги мне жить тобою. Пишу это, и слезы выступают. Хорошо". Как и говорит Л. Н-ч в своем дневнике, что приближение к богу, т. е. совершенствование, невозможно без служения людям, он находил время служить людям самым напряженным способом, спасая многих от моральных и физических страданий. Друг Л. Н-ча и единомышленник В. А. Молочников в письме ко мне из тюрьмы, где он сидел в это время за распространение произведений Л. Н-ча, передал следующий рассказ о том, как Л. Н-ч избавил от бессмысленных и нелепых страданий нескольких человек, обреченных одуревшею властью на долговременное мучение. "Я уже сидел в Новгородской тюрьме (с 30 нюня 1908), и одновременно со мной томились в той же тюрьме 14 крестьян Крестецкого уезда, Папортнико-Островской волости. Их схватили по подозрению в организации деревенского "братства земли и воли". Доказательств не было, и потому без предъявления им обвинения они числились, как говорят в тюрьме, "за губернатором". Были уверены, что их административно сошлют. Впрочем, о них и забыли, вероятно. Все были размещены по разным камерам. Старуха 60 лет, ее сын и 20-летний внук - рассажены так, что, находясь в одной тюрьме, не могли ни видеться, ни говорить. Все вырваны из семейных гнезд, сидели уже месяца и не ведали конца. В письме ко мне от 7 июля Лев Николаевич между прочим просит "поручений". Я написал ему о томящихся крестьянах. Письмо трудно было переслать, но удалось. Сотоварищи по тюрьме посмеивались над моей "наивностью" и не допускали возможности освобождения крестьян из тюрьмы. Недели через две после моего письма их освободили к общей радости. Помню, как эта неожиданная радость вызвала всеобщий восторг. Долго наблюдали мы из окна в жаркий день их сияющие лица. Даже часовые и те были рады и позволили махать приветливо тряпками с обеих сторон. Радость была еще и эгоистическая: было очень тесно. В июльской жаре, при раскаленных тюремных стенах, в камерах, рассчитанных каждая на 4 человека, содержалось по 9-10 человек. Хотя с этой стороны радость была не очень долгой..." Сколько рассеяно по миру Л. Н-чем этого малозаметного добра, "и из него-то и сплетен венок его славы", - добавляет к этому рассказу преданный Л. Н-чу ученик его, слесарь Молочников. Закончим описание этого замечательного в жизни Л. Н-ча 1908 года, возведшего его на недосягаемую высоту морального величия, приведя еще одно интересное письмо его, адресованное одному его восточному другу, индусу: "Недавно я получил обращенное ко мне письмо в газете "Aurore", французского очень остроумного писателя Loison. Письмо, касающееся именно этого удивительного, не знаю, как назвать, внутреннего противоречия или недоразумения, суеверия, или просто установившегося в обществе понятия. Статья эта была в августе, но она только на днях дошла до меня, и я очень рад был ей, рад был потому, что эта написанная очень умным человеком статья содержит в себе определенно выраженные все обычные доводы против непротивления, а вместе с тем своей наивностью лучше всего иллюстрирует то удивительное недомыслие, которое установилось в научном мире относительно этого вопроса. Сущность возражений против непротивления, высказываемых во всех рассуждениях по этому вопросу в блестящей, в своем роде, статье Loison заключается в следующем: 1) закон любви, если допустить непротивление, не согласен и прямо противоположен закону борьбы за существование и вытекающему из него отбору; а так как это закон "научный", а закон любви - религиозный, то справедлив научный, ложен религиозный. Ответ на это возражение каждому человеку, не находящемуся под влиянием научного суеверия, должен представляться сам собою и естественно заключается в том, что если у человека есть отсутствующие у животных свойства разума и любви, то и руководством жизни человеческой не может быть закон существ, не имеющих этих свойств. Второе возражение в том, что если бы принцип непротивления был принят как главный закон жизни людей, то последствием его было бы торжество и власть злых над добрыми, т. е. было бы то самое, что есть теперь и что признается всеми мыслящими людьми; из чего, естественно, вывод тот, что если признание закона, противного любви и противлению, привело людей к торжеству злых над добрыми, то все вероятия за то, что признание этого обратного закона привело бы и к обратным последствиям. Третье возражение, или, скорее, соображение, вытекающее из первых двух возражений, то, что для руководства человечества в его жизни нужна не любовь (это годится и нужно только для личного совершенства некоторых, вроде того, как занятия каким-либо искусством или потехой), а нужна справедливость, та справедливость, которая проявляется в праве, в гражданском законе. Позволю себе не возражать на это возражение, так как слишком ясно, что если справедливость требует убийства Людовика XVI, то та же справедливость требует убийства Марата и др., убийства Александра II и его убийц. Да, пора людям понять, что без признания любви высшим законом жизни нет и не может быть никакого ни учения, ни представления о добре и нравственности, никакого движения вперед человечества. Без признания же того, что высказано Христом и что само собой вытекает из понятия любви, без признания непротивления нет и не может быть никакой любви. Заменить же для человечества понятие любви, истинной любви ко всем ничто не может". Отметим еще одно значительное явление этого года в связи с юбилеем Л. Н-ча. П. А. Сергеенко, автор интересной книги о Л. Н-че "Как живет и работает Л. Н. Толстой", задумал собрать мнения выдающихся современных писателей и мыслителей о дорогом ему юбиляре и обратился с запросом к целому ряду известных лиц. Он получил большое количество ответов и издал их в сборнике, назвав его "Международный альманах о Толстом". В сборнике этом более 50 различных статей, принадлежащих перу выдающихся писателей Старого и Нового света. Мы приведем здесь несколько наиболее характерных, которые дадут нам понятие о значении и влиянии Л. Н-ча за пределами его родины. Послушаем голос мудрого индуса-мусульманина, Абдуллах-Аль-Мамун-Сухраварди. Этот, очевидно, выдающийся сын Востока, найдя удовлетворение в чтении сочинений Л. Н-ча, написал ему письмо и получил ответ. На том и кончилось их личное общение, но внутренняя, духовная связь установилась прочно. Вот что он между прочим ответил на запрос, обращенный к нему, о его отношении к Толстому: "Я - последователь ислама, религии, с которой обыкновенно связывают насилие и кровопролитие. И все-таки я - ученик Толстого. Я поборник мира и непротивления. Это может казаться парадоксальным. Но парадокс исчезает, если читать коран, как читает и истолковывает Толстой библию - в свете Правды и Разумения. Учение непротивления, так неустанно проповедуемое Толстым, более соответствует Востоку, особенно же Индии, сроднившейся с учением Готамы-Будды. И проповедь Толстого, сливаясь с теми учениями пророков и мудрецов, которые некогда славились в этой исторической стране, явит, быть может, и в наши времена также мессий и махдий, которые, распятые на крестах. будут благословлять распинающих их. Мечта моя - лично выразить Толстому мое благоговение перед ним - не сбылась. И, должно быть, не сбудется в этой жизни. Мы обменялись с ним только одним письмом. И все же мне ясна его обаятельная личность. Толстой, подобно Магомету, один из нас, а не сверхчеловек, который глядел бы на вас с высоты своего величия, как на бедных людишек; он не злоупотребляет своими почитателями и не подавляет их. Свет - есть свет от бога, а не свет от Востока или Запада. Чтобы свет светил - безразлично, горит ли он в золотом, серебряном или глиняном светильнике; китайский ли он, русский или арабский. Этот русский граф, этот учитель и пророк - предмет моего почитания. Я чувствую сродство моей души с его душою. Я также прошел через долину сомнений и испытаний, уныния и отчаяния. И, не видя того, шел той же самой стезей, как и Толстой. И хотя мне всего тридцать лет, но я ношу в себе те же переживания, которые давали миру Христов, Будд и Толстых". Как трогательно это единение душ между столь разнородными по внешнему облику лицами. И как утешительно, что существует между людьми эта внутренняя однородность. Перенесемся теперь с Востока на Запад и послушаем голос американской женщины, выдающейся по уму и по нравственным качествам. Имя ее Люси Малори. Л. Н-ч был в переписке с ней. Он поместил много ее мыслей в "Круге чтения". Вот что она написала о Л. Н-че: "Нет сомнения, что Лев Толстой есть великий вождь, учитель и реформатор современной эпохи. До него человечество еще никогда не имело вождя, влияние которого захватывало бы весь мир. Были и другие так называемые вожди, которые, в пределах известной местности и на время, путем кровопролития и грабежа, силой принуждали людей следовать за собой. Но ни один народ еще никогда не достигал прочного блага путем насилия. Единственной же силой, которой пользовался Толстой, была сила любви и мудрости, И поэтому влияние его никогда не ослабнет, а будет продолжать все больше и больше развивать красоту и гармонию жизни, ибо любовь сама себя создает, сама в себе существует и содержит в себе начало вечного роста - развития и совершенства". Люси Малори подметила весьма характерную черту гения Толстого: он, отрицая всякое насилие, покоряет весь мир, Сила его есть любовь и мудрость. И эта сила определяет его всемирное значение. Обратимся к более скромному отзыву известного французского писателя Поля Маргерита. Отзыв его краток, изящен и глубок; он так выражает свое мнение о Толстом: "Глубокий моралист, он обновил христианское чувство и восстановил в современной совести чувство справедливого и несправедливого. Он - моральный свет избранного человечества, и мы поклоняемся с глубоким почтением писателю, который был апостолом, и апостолу, который был человеком". Как и в отзыве индусского магометанина, так и в отзыве французского романиста мы видим указание на человечность Толстого как на его характерную привлекательную особенность. Эта черта и придала его гению свойство общечеловечности. Бельгийский писатель Шарль Саролеа посетил Толстого в 1905 году, во время предыдущей революции. вот проникновенный бельгиец уже видит роль, которую должен играть Толстой во всемирной революции. Бельгийскому писателю, уже видевшему зарево разгоравшегося пожара, представляется значение Толстого во всем его величин, и он говорит: "Под этим зловещим заревом пожаров все творчество Толстого представлялось нам облеченным новым значением. Сама жизнь поясняла и подтверждала его. То, что казалось грезою поэта, становилось исторической действительностью. То, что представлялось противоречивым, укладывалось теперь и занимало соответствующее положение в стройном целом всего творчества. Толстой, как апостол идеи, поднялся во весь рост и высоко стоял над воюющими сторонами, над мятежниками против грубой силы. Высоко поднявшись над виновниками разрушающей революции, Толстой является пророком революции созидающей". Эта созидательная роль Л. Н-ча должна с особой силой проявиться в нынешнюю великую русскую и всемирную революцию. Нельзя себе вообразить Толстого у пулемета, участником гражданской войны; но нельзя также вообразить его себе контрреволюционером, разрушающим добытые революцией ценности. Его созидательная роль должна дать моральный фундамент новому общественному строю. Влияние Толстого проникло и в страну Восходящего солнца, на Дальний Восток. Японец Наоши Като также говорит о революционном значении Толстого. И он, действительно, произвел духовную революцию в этой удивительной стране. Като так описывает этот переворот: "Когда в 1902 и 1903 гг. вышли в Японии переводы новых сочинений Толстого, было интересно наблюдать, как религиозные мысли Толстого проникали в каждую извилину японского ума и, подобно пороху, скрытому в трещинах скал, взрывались с большой силой, потрясая до основания все существующие теории и принципы. Это была почти революция. Не только христиане, которые достаточно прогрессивны, чтобы быть на уровне современной мысли, пришли к познанию страшной реальной истины, таящейся в исповедуемой ими религии, но даже буддисты нашли источник вдохновения в книгах графа Толстого. Многое указывает, что обновление, обнаружившееся в последние годы в буддизме, имеет здесь свое начало. Если бы влияние Толстого ограничивалось религиозным миром Японии, было бы слишком много сказать, что его мысль потрясла духовный мир Японии до основания. Но дело в том, что его книги нашли ревностных читателей и последователей среди молодого поколения Японии, стоявшего вне религии. Десяткам тысяч молодых японцев открылась религия Христа в смелом рельефе и простейшей форме, которые сознательно или бессознательно скрывались от их взоров под оболочкой различных догматов и суетных условностей. Свет, брошенный графом Толстым на область разума, был подобен радию, проникающему столько слоев, сколько находится на его пути. Толстые панцири, существующие для охраны от заразы религиозных эпидемий, оказались слишком тонкими для яркого света разумения. Благодаря этому свету люди нашли свою собственную религию, исходящую из глубины души, а не привитую внешним миром под именем церкви и догматов. "Религиозное сознание" - вот самые популярные слова вскоре после появления у нас книг Толстого". Зажечь в индифферентных душах пламя религиозного сознания есть дело сверхчеловеческое, дело пророческого гения. А между тем Толстой даже не создал своего учения. И были люди, ясно сознавшие эту бессистемность его и в то же время преклонявшиеся перед его всемирною мощью. Мы приводим в заключение слова американского писателя Каруса. Вот как он выражает ее: "Учение Толстого далеко не представляет из себя каком-нибудь стройной теории или системы. Религиозные идеи Толстого, его нравственные принципы, непротивление злу, его взгляды на войну, государство, деньги и т. п. - все это служит предметом живейшего обсуждения, но лишь немногие мыслители решаются защищать это учение, смелое до дерзновения. Но нет никакой необходимости соглашаться с Толстым, чтобы проникнуться удивлением к человеку, являющемуся таким ярким воплощением вечных запросов духа, находящего свое высочайшее выражение в этих благородных порывах. Они, эти порывы, не носят личного характера, но являются выражением мирового сознания Универсального Духа, которым нас создал, самого бога, с которым мы живем и движемся". Как ни скромен был юбилей, но он несомненно установил величие и всемирное значение Льва Николаевича Толстого. ЇЧасть IV. 1909 -1910 гг. Старость. Уход. Кончина ЇГлава 14. 1909 г. Посетители. Преследование друзей Мне пришлось в этом году несколько раз посетить Л. Н-ча, и первое, что бросалось в глаза при встрече с ним, это была какая-то лучезарная, любовная, духовная радость на его лице; а между тем физических сил у него становилось все меньше и меньше, и его временная, земная жизнь видимо подвигалась к своему закату. Это ослабление сил физических частью возмещалось духовной энергией, так что поверхностному наблюдателю могло казаться, что Лев Николаевич бывал часто особенно здоров и бодр. Но вот что он говорит сам о себе в своем дневнике: "3 января... Я совсем почти потерял память. Прошедшее исчезло. В будущем ничего не желаю, не жду. Что может быть лучше такого положения? И я испытываю это великое благо. Как, не переставая, надо благодарить бога за эту чудную жизнь, свободную, радостную". "10 января. Человечество движется тысячелетиями, веками, а ты хочешь годами видеть это движение. Движется оно тем, что передовые люди понемногу изменяют среду, указывая на вечно далекое совершенство, указывая путь (Христос, Будда да и Кант и Эмерсон и др.), и среда понемногу изменяется". "12 января. Сейчас много думал о работе. И художественная работа - "был ясный вечер, пахло..." - невозможна для меня. Но работа необходима, потому что обязательна для меня. Мне в руки дан рупор, и я обязан владеть им, пользоваться им. Что-то напрашивается; не знаю, удастся ли. Напрашивается то, чтобы писать вне всякой формы: не как статьи, рассуждения, и не как художественное, а высказывать, выливать, как можешь, то, что сильно чувствуешь. А я мучительно сильно чувствую ужас, развращаемость нашего положения. Хочу написать то, что я хотел бы сделать, и как я представляю себе, что я бы сделал. Помоги бог. Не могу не молиться. Жалею, что мало молюсь". 20 января Л. Н-ча посетил тульский архиерей Парфений. Известие об этом странном посещении попало в газеты, и из Москвы ко Л. Н-чу приехал сотрудник "Русского слова" Спиро. Л. Н-ч, желая, чтобы о посещении Парфения не ходило ложных слухов, рассказал этому сотруднику следующее: "В Туле живет генерал Кун, которому тульский архиерей Парфений говорил, что ему хотелось бы приехать ко мне и поговорить со мною. Кун сказал об этом Черткову, а Чертков передал мне. Причем архиерей будто бы говорил, что он не знает только, захочу ли я его принять, и боится, что если приму, то "заговорю"... За эти слова, впрочем не ручаюсь, так как слышал их из третьих уст... В одну из своих обычных прогулок, - продолжал Лев Николаевич, - я пошел в школу и сказал учительнице, что если приедет архиерей и захочет из школы прийти ко мне - я буду рад его видеть. В день посещения им школы я в обычное свое время, в 5 часов, перед обедом, лег спать и проспал дольше обыкновенного. Наконец, меня разбудила жена и сказала, что архиереи окало часу уже здесь - он приехал, оказалось, вскоре после того, как я заснул. С ним было два священника, приходский и уездный, смотритель школ. Я вышел и с удовольствием нашел, что первая встреча обошлась без неловкости: не благословляя, архиерей встал и подал мне руку. Так же он поступил и со всеми домашними. После общих незначительных разговоров я пригласил его к себе и сказал ему, что я получаю много писем и посещений от духовных лиц, и что я всегда бываю тронут добрыми пожеланиями, которые они высказывают, и также его посещением, но очень всегда сожалею, что для меня невозможно, как взлететь на воздух - исполнить их желания. Потом я сказал ему: одно мне неприятно, что все эта лица упрекают меня в том, что я разрушаю верование людей. Тут большое недоразумение, так как вся моя деятельность в этом отношении направлена только на избавление людей от неестественного и губительного состояния отсутствия всякой, какой бы то ни было веры. Между прочим, я, в доказательство этого, прочел ему из составленного мною "Круга чтения" 20 января, тот день, в который случайно состоялось наше свидание. В этом дне были прекрасные места из Чаннинга, Эмерсона, Торо и особенно Канта". Вот эти мысли: "Христианство устанавливает непосредственное общение человека с богом.

1

Вы спрашиваете, в чем главная сущность характера Христа, Спасителя мира. Я отвечаю, что это его уверенность в величии человеческой души. Он видел в человеке отражение и образ божества и потому жаждал его искупления и любил человека, кто бы он ни был, какие бы ни были условия его жизни и характера. Иисус смотрел на людей взором, пронизывающим материальную оболочку, - тело исчезало перед ним. Он смотрел сквозь наряды богатого и лохмотья нищего в душу человека; и там, среди мрака невежества и пятен греха, он находил духовную, бессмертную природу и зачатки силы и совершенства, которые могут развиваться бесконечно. В самом низко падшем, развращенном человеке он видел существо, которое могло бы превратиться в ангела света. Чаннинг.

2

Для народов, как и для личностей, освобождение от предрассудков не уменьшает нравственных преград, но только заменяет грубые препятствия более тонкими. Многие бедные души теряют при этом свою поддержку. Но в этом нет ничего дурного или опасного. Это только рост. Ребенок должен выучиться ходить один. Сначала человек, лишившийся привычного суеверия, чувствует себя потерянным, бездомным... Но это отнятие от него внешних поддержек загоняет его внутрь себя, и он чувствует себя окрепшим. Он чувствует себя лицом к лицу с величественным присутствием бога. Он читает не по книге, а в душе самый оригинал 10-ти заповедей Евангелия и посланий. И его маленькая часовня расширяется до величественного собора небесного свода. Эмерсон.

3

Познание бога может быть или умозрительным, и такое познание ненадежно и подвержено опасным ошибкам, или нравственным, вытекающим из веры, и такое познание не мыслит никаких других качеств бога, кроме тех, которые обусловливают нравственность. Такая вера естественна и сверхъестественна. Кант.

4

Ищите не только нравственной жизни, но стремитесь к тому, что выше нравственности. Торо. Бойтесь всего, что становится между вами и богом-духом, образ, подобие которого живет в вашей душе". Прочитав эти мысли, Лев Николаевич продолжал свой рассказ: "Я видел, что это чтение произвело на него хорошее впечатление, что мне было очень приятно. Но, несмотря на то, он все-таки высказал мне упрек в том, что моя деятельность разрушает веру людей. Тогда я рассказал ему давнишний случай, очень ничтожный по внешности и очень важный по внутреннему для меня смыслу. Я поздно ночью зимой пошел пройтись и, идя по деревне, где все огни были уже потушены, проходя мимо одного дома, в котором, светился огонь, заглянул в окно и увидал стоящую на коленях и молящуюся старуху Матрену, знакомую мне с ее молодости, одну из самых порочных, развратных баб деревни. Меня поразил этот внешний вид ее молитвенного состояния. Я посмотрел, пошел дальше, но, вернувшись назад, заглянул в окно и застал Матрену в том же положении. Она молилась и клала земные поклоны и поднимала лицо к иконам. Вот это - молитва. Дай бог нам всем молиться так же, т. е. сознавать так же свою зависимость от бога, - и нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я бы счел величайшим преступлением... Да это и невозможно. Никакие мудрецы не могли бы сделать этого. Но не то с людьми нашего образованного состояния - у них или нет никакой веры, или, что еще хуже - притворство веры, веры, которая играет роль только известного приличия. И потому я считал и считаю необходимым указывать всем, у которых нет веры, что человеку без этого жить нельзя, а тех, у которых вера ложная, внешняя - освобождать от того, что скрывает для них необходимость истинной веры. Архиерей ничего не возразил на это, но повторил, что нехорошо разрушать веру". Л. Н-ч подарил архиерею "Круг чтения" со своим автографом и пачку открыток со снимками с фотографий Черткова. Прощаясь и пожимая ему руку, Л. Н-ч сказал: "Еще раз благодарю вас за ваше мужество" и заплакал. Посещение это ему было очень приятно. В своем дневнике после посещения архиерея Л. Н-ч делает следующую запись: "Вчера был архиерей. Я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было. Испортило же мне его - рассказ Сони о его разговоре с ней. Он, очевидно, желал бы обратить меня; если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их мнению, зловредное влияние на веру в церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я "покаялся" перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, - ложь. Говорю это потому, что, если есть люди, для которых, по их религиозному пониманию, причащение есть некоторый религиозный акт, т. е. проявление стремления к богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от бога. Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу так же без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло". В последние годы стали все чаще и чаще повторяться отказы от воинской повинности в разных местах России. Царское правительство жестоко расправлялось с ними. Большею частью эти люди попадали в дисциплинарные батальоны и там подвергались всевозможным мучениям, нравственным и физическим. Некоторые так там и погибали. Но огромное большинство мужественно переносило все эти мучения и высоко держало зажженный ими свет истинной жизни. Л. Н-ч со многими из них вел переписку, поддерживая их своим сочувствием в их тяжелой борьбе, и наконец он написал им общее приветствие такого содержания: